Сойге
Нормальные люди по такой погоде из дому не выходят, — думал Вен, придерживая от ветра шапку, пока шагал по раскисшему месиву снега с глиной на старой тропе, что уводила от кейбского тракта в сторону Горба. Два часа назад небо было чистым, потом ветер забросал его обрывками сизых туч, и из туч стали тяжело падать крупные и мокрые хлопья талого снега. Через полчаса это безобразие прекратилось так же внезапно, как началось, но усилился ветер.
Дома, тем не менее, сидеть не хотелось, лучше уж поискать надписей на северном склоне Горба — его Вен ещё не сплошь излазил. Дома бродила Птица с красными глазами (от недосыпа, как мрачно уверяла она) и нехорошо зыркала на каждое второе слово. Лезть с утешениями Вен не умел и не любил — да и как тут утешать?
Весёлая будет неделя костров, ничего не скажешь.
Птица приехала под конец пятой луны, как обещала, но раньше неё приехали новости о том, что дазаранского посла изобличили во множестве преступлений, осудили и застрелили при попытке побега. На севере, по слухам, война с Лаолием вспыхнет ещё ярче прежнего, едва сойдёт снег, а на юге имперские войска собрались вдоль границы, дожидаясь приказа о наступлении.
Первые дней двадцать после приезда Тидзану о-Кайле Тедовередж вовсе не было видно: она или сидела безвылазно в комнате, или брала лошадь и исчезала из замка уже на рассвете, чтобы вернуться затемно, усталая и забрызганная грязью из-под копыт. Потом вдруг из столицы вернулся отец, и привёз ол Кайле (мать этот факт расстроил и возмутил чрезвычайно). Тидзо ей, кажется, не обрадовалась, и вовсе разговаривать не желала, ни с ней, ни с кем другим, но к началу недели костров сдалась. Говорили долго и громко, хоть и не настолько, чтобы в соседних комнатах были в курсе беседы; ясно было только, что после этого Тидзо несколько ожила, и не столько носилась верхом по окрестностям, сколько возилась с птицами на пару с Хегой. Потом ол Кайле вернулась в столицу, ещё через пол-луны уехал и отец, к побережью, собираясь оттуда в Зегере, невзирая на закрытость границ по случаю войны.
Вот уж за кого Вен почему-то не беспокоился совершенно, хоть и понимал теоретическую опасность таких его поездок…
Глина поползла под ногами, Вен схватился за деревце, обошёл скользкий участок по снегу рядом с тропой и оказался в балке между двумя отрогами. Пересечь её, и за правым отрогом будет как раз та часть склона, где исхожено ещё не всё, и есть шанс на интересную находку.
Вен ещё не успел толком отойти от обрыва, когда на середине его шага через корягу мир вокруг мигнул и качнулся, сбивая равновесие. Вроде, всё то же, ложбина между двумя отрогами, спускающимися к ковыльному полю… С очертаниями рельефа что-то было смутно неправильно, но овраг явно тот же. Главное — вместо зимы стояла поздняя весна, и справа от Вена, где земля сочилась влагой и в воздухе сновали мошки, свежо и сильно пахли стебли морковника, сломанные под странной металлической трубкой со щитком на небольшой тележке. Откуда-то сверху доносился гул, Вен поднял было голову посмотреть, но тут позади завозились с тихой руганью, и Вен повернулся на звук. Увидел вымазанного землёй и дёгтем мужчину в непонятной одежде. Мужчина отмахнулся от комара, не глядя.
— Чего ты там торчишь? — сказал он вполголоса. Вен вздрогнул и только потом понял, что обращались не к нему. Возле пышного куста боярышника на краю обрыва темнела против света ещё одна фигура. Вен оказался рядом и заглянул в лицо.
— Джая! — сердито окликнул мужчина, всё так же вполголоса.
Джая не обернулась. У неё был шелушащийся от солнечных ожогов нос и короткие светлые волосы. Она сидела на одном колене, глядя вперёд и куда-то вверх. В глазах стыла такая ненависть, что Вен немного напрягся, оборачиваясь проследить взгляд. Там, над ковыльным полем, над излучиной реки, над дорогой вдоль реки к мосту и к посёлку за мостом, неподвижно раскинув четыре коротких крыла — в два яруса — скользила в небе огромная неуклюжая птица, приглушённо рыча. Птица уронила что-то вроде вытянутого яйца, яйцо упало у края моста и разлетелось осколками скорлупы в разные стороны, с грохотом и брызгами пламени. Следом упало второе.
Мужчина позади выругался.
— Что? — спросил он.
— Мост, — сквозь зубы сказала Джая. — И пошёл на второй заход. От Кейба ещё летят.
— Уйди ты от края, Вечных ради. Ещё заметят.
Джая встала и пошла вверх по оврагу, подняла брошенную на землю куртку и сумку.
— Пойдём, Сарше. Они не придут, слишком опасно.
— А пулемёт?
Джая с сомнением глянула в заросли морковника. Качнула головой.
— Да нет. Куда теперь с ним.
Мужчина встал, снял с ветки матово-чёрную палку с деревянным прикладом, пояс с двумя плотными кожаными карманами. Посмотрел на Джаю, она стояла, опершись о гладкий серый ствол старого бука. Выглядела она очень усталой и какой-то потерянной.
— Эх ты, — сказал мужчина. — Была бы сейчас за океаном, налаживала там конвейерное производство, деньгу зашибала. Герцогиня чумазая.
Джая подняла голову и усмехнулась.
— На себя посмотри! Когда ты брился последний раз?
Он рассмеялся, почесав щетину.
— Мне-то можно. Я-то не герцогиня.
Джая рассмеялась тоже, весело и легко.
— Да уж. Небритая герцогиня — это было бы…
Позади грохнуло, протяжно, рокоча, медленно затихая. Смех обрезало. Сарше нагнулся за сумкой, резко выпрямился и пошёл вверх, в паре шагов от Джаи. Вен направился следом за ними — и проснулся.
Точнее — моргнул и потерял равновесие, осев на рыхлый, начавший подтаивать снег. А потом уже начал приходить в себя: сон — или что там оно было — уходил неохотно, лип к рукам и спутывал ноги, как вязкая дорожная грязь. Вен как сел, так и сидел ещё некоторое время, моргал и щурился против солнца, пытаясь сообразить, когда успела перемениться погода, почему так похолодало, и куда исчез запах морковника. И даже рассеявшись, сон оставил за собой неприятное чувство: какое-то беспокойство, ожидание чего-то неприятного…
Очухавшись, Вен помотал головой, встал, отряхнулся и пошёл к Таввету.
Таввет, выслушав, с идеями не спешил. Размеренно плёл очередную корзину и так же размеренно спрашивал — может, это обычный сон был, безо всякой потусторонней мути?
— Да не спал я! — возмутился Вен. — Я на Горб поднимался, по северной балке, говорю же…
Таввет отмахнулся — да, говорил уже.
— Место точно то же было? Может, похоже просто, а на деле вообще где-то на краю света?
Вен насупился и такую возможность отмёл.
— Они Кейб упоминали. Да и что я — эту балку первый раз видел?
— Упоминали, значит… Они на арнеи говорили?
Вен кивнул, потом задумался, потом кивнул снова, но неуверенно.
— Похоже… Но не совсем. Слова незнакомые были, и вообще иначе всё. Сильно. Как будто диалект какой-то далёкий, или как будто давно это было, очень, лет восемьсот-тысячу прошло. Только тысячу лет назад здесь не так говорили.
— А скажи-ка, — начал Таввет, помолчав, — когда тебе эти сны только начали сниться, ты недавнее прошлое видел или как?
Вен честно задумался. Похоже, наоборот: первые сны, что он запомнил, относились ко времени совсем уж давнему, о чём он и сообщил.
— Думаешь, это ещё раньше? Так давно, что никто не помнит, и ни записей, ни легенд не осталось?
Таввет покачал головой.
— Это вряд ли. Раз люди были, говорить умели, то и легенды остались бы, тем более, о птицах
