прижав одно крыло и не обращая внимания на бьющееся второе. Пронесла птицу шагов пять и выпустила.
Мийгут, смотревший заворожено, поймал себя на том, что ждал от неё каких-то более развёрнутых действий с голубем. В корзину бы его положила, что ли, и крышкой накрыла. Или подняла бы ко рту, откусила голову и принялась есть, отплёвываясь от перьев и пуха, слизывая текущую по подбородку кровь и аппетитно похрустывая косточками.
Девушка тем временем свернула в проулок и куда-то уже делась из него к тому времени, когда Мий поравнялся с поворотом и заглянул между белёных стен.
К обеду Мийгут про неё подзабыл, отвлекшись на, во-первых, обед, а во-вторых, заявившегося к обеду Шонека: на два года пропал из столицы вместе с Онеем, а к обеду явился незваный, как всегда и как ни в чём не бывало.
— Это болотник?
Мий обернулся. Шонек стоял возле почти законченной картины с придорожным обедом: группа паломников остановилась на привал возле лесного озера. За болотника Шон принял одного из них, сидящего на бревне у самой воды в левом нижнем углу картины и глядящего поверх редкого камыша на остальную компанию. Болотником он не задумывался, о чём Мий и сказал. Шонек покачал головой, разглядывая.
— По-моему, вылитый. Волосы эти нечёсаные, руки узловатые, глаза болотные, и ты погляди, как он на людей смотрит! Ручаюсь, он здесь и живёт, таких вот путников на обед поджидает.
— Глупости, — сказал Мийгут, а больше ничего сказать не успел, потому что в комнату заглянул один из учеников с известием, что к обеду всё уже внизу накрыто.
Шон после обеда ушёл, а Мийгут поднялся обратно в кабинет, рассчитывая поработать. Сперва, по ещё не остывшим впечатлениям, набросал несколько рисунков с утренней девушкой и голубем. С русыми прядями, липнущими к шее, с алой безрукавкой сквозь рубашку, с голубем в тонких пальцах. Первые пару набросков смял и бросил в угол, но последним остался доволен. Утреннее солнце сочилось сквозь полу рубашки и лизало корзинные прутья. Девушка стояла вполоборота, почти спиной к зрителю, и лица было не разглядеть. Зато видно было брошенную под лёгкие сандалии голубиную голову, тусклым глазом в небо, а птичью тушку тонкая рука держала у рта (белый рукав упал до локтя), и на подбородке сбоку пристало серое пёрышко, а пальцы пятнала птичья кровь, алая, как две стеклянные бусины у виска.
Фон, поразмыслив, Мийгут рисовать не стал, отделавшись туманным жемчужно-золотым с зеленью намёком на утренний проулок между садами. Не любил он рисовать фон, за редким исключением, когда всё настроение было — в фоне, и центральным сюжетом был он же. Завтраку покупатель вряд ли найдётся, а значит и подстраиваться под общественный вкус к детальным пейзажам ни к чему. А вот привал у озера уже практически оплачен, и закончить пейзаж придётся.
Этим Мий и занялся, с некоторым даже азартом изводя оттенки зелёного на сосны и камыши и выписывая солнечные пятна на красных сосновых стволах. С одного края сосны подходили к самой воде, и отражения стволов дрожали в воде красноватыми ручейками. Волосы болотника и верно отливали в зеленцу, а глаза с нехорошим любопытством следили за движениями кисти. Мийгут это успешно игнорировал. Когда закончил остальное, пришлось вплотную заняться камышами и поваленной старой сосной, на которой болотник сидел, и игнорировать стало сложней. Мий готов был поклясться, что болотник поворачивает голову, чтоб не выпускать кисть из виду. Мий хотел уже плюнуть да устроить перерыв, когда костлявая рука болотника вдруг ухватила кисть за зелёный кончик. Мий заорал, рванулся назад всем телом, опрокидывая стул, и проснулся.
Правая рука с кистью лежала на колене, и по штанине прилично уже расплылось буровато-зелёное пятно. Мийгут брезгливо поморщился и руку убрал, укладывая кисть на стол рядом с работой. Подумал, что давно не просыпался с таким облегчением, потом взял себя в руки и посмотрел в левый нижний угол картины. Болотник сидел смирно и признаков жизни не подавал. Мийгут успокоился уже по-настоящему, но за работу совершенно не тянуло.
За окном было не то чтобы пасмурно, но как-то мутновато. От окна неприятно тянуло сквозняком. Мий поморщился опять, встал и пошёл вниз за чаем, отговариваясь перед собой, что засиделся и надо взбодриться, чтоб не уснуть снова.
Ему крайне не хотелось сидеть в одной комнате с болотником.
Чай он пил внизу же. Дура-Явена купила не тот, что обычно, а какой-то незнакомый, неудачный, с кисловатым пережжённым привкусом. Этот вкус неожиданно снял нервозность, а отчитав Явену Мий и вовсе почувствовал себя человеком если не счастливым, то, по крайней мере, способным продолжать работу. Вернулся, продолжил, заново выписывая алые блики на сосновых стволах, зелень камыша и красные дрожащие отражения сосен в воде рядом с болотником. Тот вёл себя смирно, пока кисть не подобралась к нему вплотную — мазнула рядом, и болотник вдруг резко вскочил на ноги и попытался перепрыгнуть на кисть. Мийгут не столько удивился или испугался, сколько взбеленился, стряхнул нахала с кисти — и проснулся опять.
Всё написанное за последние полчаса снова исчезло. Болотник сидел смирно. Кисть выпала из сонной руки и валялась на столе, пятная его грязно-зелёным.
Мийгут поднял кисть, поставил в чашку и брезгливо вытер со стола пятно.
Чуть ли не с четверть часа Мийгут сидел, ходил по комнате, бормотал заклятья и за работу браться не спешил. Под конец брожений его взгляд упал на притолоку над дверью, и Мия осенило. Он кинулся к столу, смешал краски точно в тон ненавистному болотникову затылку и одним решительным росчерком припечатал этот затылок невидимым глазом без зрачка — знаком Кеила, хранителя границ и порогов. После чего уверенно взялся за работу и на этот раз её таки закончил, задолго до сумерек.
Тидзана о-Кайле Тедовередж
2295 год, 26 день 2 луны Ппд
Сойге
Астаре опустил лук, Джанш щурился на него сквозь рыжие ресницы, как будто растеряно. Аст вскинул лук, рыжий чуть промедлил, но в последний момент шатнулся в сторону, успев пропустить стрелу мимо.
— Ой-ёй, — весело сказала Птица. Она лежала на травянистом склоне, руки под голову, и улыбалась до ушей. Стрелял Аст вполсилы, Джанш шатнулся слишком резко, слишком далеко и едва не потерял равновесие… Птица была уверена, что сама куда лучше, и её этот факт радовал безмерно, хоть она старалась не тыкать другим в нос своей гениальностью. Потому более развёрнутых комментариев не последовало. Аст глянул искоса, смешливо, и видно было, что он все её невысказанные комментарии прекрасно слышал. Птица улыбнулась, и он тоже улыбнулся мимолётно, прежде чем вернуться к расстрелу Джанша.
Вен рядом почесал локоть и переменил позу, сев спиной к тёплому валуну.
День медленно кренился к вечеру, и небо над пологим склоном наливалось ливневой чернотой. Здесь, ближе к огрызкам старых скал, толпились деревья, и боярышник жался к подножию и забивался в трещины, а ниже стелилась по ветру трава, уже начавшая желтеть. Жара, несмотря на тучи, стояла совсем летняя, влажная и душная, и от жёсткой травы, от каменистой земли под ней поднимался густой и немного пряный жар. Внизу, ближе к реке, где трава была ярче и мягче, лениво переступал тонкими ногами табун на пару сотен голов, передёргивал кожей и встряхивал гривами, отгоняя оводов.
Они неспешно гнали этот табун от самого Ценкачи, где Астаре сторговался на треть дешевле, чем можно было надеяться. Строго говоря, за лошадьми отправили именно Астаре с братьями, а Вен и Тидзо увязались за компанию — всё равно в Кааго ничего интересного не было. Дорога пока тоже не баловала событиями. Самые большие приключения — вроде сегодняшней игры от безделья: Керт и Астаре поспорили позавчера за ужином, можно ли поймать стрелу на лету, и Вен предложил проверить, вчера в обед снял с полудюжины стрел стальные наконечники, и за два дня все уже успели по очереди и пострелять, и попотеть в толстой войлочной стёганке, уворачиваясь от стрел или пробуя ловить. Птица с Астаре пока что были впереди.
На прочие приключения дорога скупилась. Не дорога — бездорожье: бескрайнее, сухое и пыльное, и заполненное днём жаворонками, а ночью — насекомым звоном за стенками палатки. Через пол-луны, не больше, даже таким медленным шагом они доползут до Кааго, и вся компания останется там, а Тидзо поедет
