сломался, гораздо раньше. Зачем было…
— Хк-кхм, — сказал Хриссэ. Дзой скривился, решив, что спрашивать явно не стоило.
— Хотя это не моё дело, — сказал он и отвернулся к столу, зажигая зачем-то новую свечу, хотя пора уже было тушить свет и ложиться спать.
— Не твоё, конечно, — усмехнулся пыльник. Дзой равнодушно пожал плечами, снял куртку, сел на свою кровать и стянул сапоги. Подумал, решил, что свечи можно и оставить на случай если придётся вскакивать посреди ночи. И лёг.
— Я и сделал вид, что сломался, гораздо раньше, — сказал Хриссэ из-за стола. Чтобы распознать его сип, приходилось вслушиваться. — Сломаться было несложно: Тшеза — отличный дознаватель, настоящий мастер. Про атаку через Цонг я ему выдал ещё дней десять назад. Кажется. Тебе, пожалуй, лучше знать: вы же отслеживали, когда флот пойдёт к югу? Узнав, что было нужно, Тшеза взялся за дело не по приказу, а по зову души. Очень талантливый дознаватель. Заметь: он ведь даже ещё не начал меня калечить! Надо будет позаимствовать у него пару приёмов и пригласить как-нибудь в гости.
— И ты ничего не выдал, — тихо сказал ол Нюрио. Ему, откровенно говоря, было стыдно. В конце концов, Хриссэ всегда казался ему последним, от кого можно ждать верности чему бы то ни было.
— Выдавать было совершенно бесполезно, — равнодушно сказал Хриссэ. — Говорю же: Тшеза работал не для начальства, а для души. К тому же, если бы я рассказал наши настоящие планы, у Занги резко выросли бы шансы на победу. А у меня — шансы на то, чтобы остатки меня несколько месяцев спустя сожгли на тюремном заднем дворе. Он бы меня сломал. Не сразу, но точно сломал бы. Ему просто не хватило времени. Говорю же: очень талантливый человек.
Ол Нюрио молчал. Иера была права, как всегда. Мысли она, что ли, читает у всех подряд? Хотя это не мысли знать надо, это надо знать, по какой логике они появляются. В случае с пыльником и мысли его сложно было втиснуть в нормальную картину мира, не то что поверить, что у него есть какая-то логика.
— Интересно, — сказал Дзой чуть погодя, — ты хоть раз в жизни делал доброе дело, не притворяясь, будто руководствуешься только выгодой, а не честью?
— Я никогда не притворяюсь, — охотно отозвался ол Каехо. — Я всегда совершенно искренен. Это ты у нас мастер притворяться и подводить под всё этическую базу. Боится, например, какой-нибудь дурак какой-нибудь ведьме в любви признаться — и делает вид, что это вассальная верность, а вовсе не…
Ол Нюрио обнаружил, что вскочил босыми ногами на пол, обогнул стол и шарит в поисках оружия у пояса. Ол Каехо насмешливо заперхал. Дзой стиснул зубы и сел обратно.
— Или ударить какой-нибудь дурак хочет, но не решается, потому что…
— Потому что у меня совесть есть, — сухо сказал Дзой, кутаясь в одеяло. — Но однажды ты меня доведёшь.
Хриссэ ухмыльнулся.
— Тебя? Ты себя плохо знаешь, святой Дзохойно.
После этой фразы он помолчал — и опять начал ни с того ни с сего, задумчиво глядя в потолок:
— У меня был младший брат. Воплощённая мечта дома ол Каехо. На редкость правильный дворянин. Прямо как ты.
Лорд издал неопределённый звук. Ол Каехо разглагольствовал.
— Все недостатки нашей семьи были уже истрачены на меня, так что ему ничего, кроме достоинств, не осталось. Плохо в нём было только одно: он был младшим, а наследником почему-то родился я… Так вот, Вена было очень забавно дразнить. Он меня терпеть не мог. Я его, впрочем, тоже. А потом он умер.
Ол Нюрио подождал продолжения. Не дождался. Спросил:
— И что?
— Как — что? И умер, и был он сожжён, и душа стала дымом, и прах его в склеп поместили… Фамильный… Мерзкое место, скажу я тебе: холодно, сквозняки…
Дзой опять подождал продолжения и опять не дождался.
— Зачем ты это рассказываешь?
— Так ты же ничего рассказывать не хочешь. Приходится мне поддерживать светскую беседу.
Ол Нюрио молчал. Непохоже было, впрочем, чтобы Хриссэ всерьёз ждал ответа. Потом он наконец уснул, к облегчению ол Нюрио. Дзой последовал его примеру едва ли не раньше, чем успел заметить тишину. Жаль только, что ненадолго. Рывком проснувшись, Дзой какое-то время тупо хмурился в потолок — в темноту под потолком, — и силился понять, что же его разбудило. Потом на пару мгновений стало тихо, и когда звуки послышались снова, ол Нюрио уже разобрал, что это. Хриссэ прерывисто, почти со всхлипом вздохнул, скрипнул зубами и вдруг затянул то ли сиплый вой, то ли стон, на одной ноте, по нарастающей.
Дзой сел, потом встал и подошёл к его кровати. В темноте тускло выделялось перекошенное острое лицо. Кисти рук на одеяле снова изображали пауков, которым никак не удаётся подняться на ноги.
— Ол Каехо! — позвал он.
Тот не слышал. Мотнул головой по подушке, прерывая вой ещё одним рваным вдохом.
Ол Нюрио наклонился и потряс его за плечо.
— Хриссэ, проснись!
Пыльник коротко взвыл в голос, открывая дикие глаза, и от души приложил Дзою кулаком в солнечное сплетение и коленом куда-то в район левой почки. Ударить как следует ол Каехо не смог, так что Дзой только охнул, тряхнул его ещё раз: 'Проснись!' — увидел на его лице осмысленное выражение и сел боком на край кровати, недовольно морщась.
— Доброе утро, святой Дзохойно, — сипло послышалось от подушки. Ол Нюрио неприветливо зыркнул туда. Хриссэ выглядел вполне счастливым, блаженно скалился.
— Ещё ночь, — буркнул Дзой, демонстративно потирая бок.
— Извини, — сказал Хриссэ.
— Ничего, — ол Нюрио ещё раз потёр бок и встал. — Я так понимаю, ты целился в Аджашера.
Хриссэ чуть посерьёзнел.
— На редкость талантливый человек, — задумчиво сказал он. Почти с восхищением, как показалось Дзою. Он помолчал, неловко поджимая пальцы на холодном полу.
— Может, — без энтузиазма начал он, — тебе пыли достать? Если спишь плохо…
— Нет, — резко сказал ол Каехо. Заметил удивление и пояснил: — Пыль усиливает все чувства. Под пылью больше видишь и слышишь несуществующее, а потом, во время отката — реальные вещи, только гораздо острей, чем обычно. Громче, ярче, горячей, холодней. Больней.
— Да, — сказал ол Нюрио. Сел на свою кровать и завернулся в одеяло. — Тогда действительно не стоит.
— Тшеза об этом свойстве пыли знает, — всё так же задумчиво сказал ол Каехо. Дзой передёрнул плечами.
— Может, конечно, потому я и вопил, — так же задумчиво продолжал ол Каехо. — Но не думаю, что дело только в этом. Понимаешь, в пытке главное — всё время держать человека на грани, когда ему кажется, что больше выдержать невозможно. А когда он только начнёт привыкать — немного усилить нажим. Но если переусердствовать, человек перестанет чувствовать так остро, ему будет уже всё равно. Даже если не доводить до бессознательного состояния. Поэтому нужно временами отпускать, дать отдохнуть, расслабиться. И как раз в тот момент, когда человек расплывается в блаженстве оттого, что наступила передышка, — вот тогда и тащить обратно, в пыточную.
Дзой обнаружил, что сидит, набычившись, и усиленно кутается в одеяло. В том, как полуживой Хриссэ деловито сипел о пыточной методике, было что-то жуткое, ненормальное.
— Это тактика Тшезы, — продолжал ол Каехо. — Не только его, конечно, ею многие пользуются. Но у меня какое-то неопределённое ощущение, что здесь что-то неправильно…
— Ещё бы, — поддакнул Дзой. — В пытке вообще есть что-то неправильное. Не находишь?
Хриссэ сел и уставился на него.
— В пытке… неправильное… Дзой, ты гений!
— Э?..
— Конечно! В том всё и дело! Тшеза слишком много внимания уделяет физической пытке! Разбалансировать, вывести из равновесия — это всё правильно. Сделать так, чтобы человек не знал, чего
