пойдёт, раз Умник там)… Это нужно будет смеяться, рассказывать байки и веселить приятелей…
— У меня работа на завтра, срочный заказ, — сказал Мий. — Несколько писем переписать надо, одно сочинить…
— Брось, утром напишешь!
— Да нет, сегодня надо.
— Точно?
— Я никуда не пойду.
Шонек зло фыркнул и взъерошил волосы.
— Ты сам на себя не похож в последнее время! — сердито сказал он. — Бледный затворник какой-то! Оней на тебя злится, между прочим. Ты вообще ещё помнишь, как он выглядит? Что на тебя нашло? Ты же из нас троих всегда самым компанейским был! Чего ты дома сидишь с кислой рожей?
— Я повзрослел и остепенился, — сказал Мий с такой карикатурной важностью, что Шонек покатился со смеху. — Шон, иди отсюда! — весело скомандовал Мий. — Я пол-луны ждал свободной минутки, чтобы поработать! А тут ты приходишь. Давай, на днях как-нибудь.
— Ладно, Мий, как знаешь, — качнул рыжей головой Шон. — Но ты смотри, хоть куда-то выбирайся иногда.
— Да выбираюсь я! Весь день вчера бегал по городу. А сегодня хочу поработать. И ничего преступного в этом желании не вижу.
Шонек ушёл, Мий закрыл за ним дверь, бездумно поправил плетёную занавеску в проёме и вернулся в кабинет. В кабинете было сумрачно, как вечером, и воздух стоял спёртый, несмотря на открытое окно. Пахло мокрыми досками от пола и сухой тушью, и тянуло весенней сыростью с улицы.
Каллиграф с отвращением поглядел на чистый лист. Зажмурился, помотал головой, открыл глаза и взял в руку кисть.
Это большая удача, когда удаётся найти работу, которая и кормит тебя, и не противна. К тому же, не сказать, чтобы слишком сложна: голова остаётся свободной, большей частью вся работа — дело техники. Шонек как-то говорил, что рисовать всю жизнь одни и те же знаки — скучно. Мийгута монотонная работа не пугала. По крайней мере, он привык так думать. Письмо помогало ему успокоиться.
Он снова помотал головой, отгоняя назойливую хандру. На столе справа от листа лоснилась капля туши. Мий поморщился и тщательно вытер её бумажной салфеткой. Потом аккуратно разобрал всё, что скопилось на столе. Потом сел и закрыл глаза. Та работа, за которую платили, канцелярская, вся была уже сделана. Настоящая же неожиданно заглохла, оставив вместо себя тянущее чувство пустоты. Мий чувствовал пустым высохшим колодцем с дурно пахнущей жижей на дне, глубоко в гулком деревянном срубе. Выходить из дома решительно не хотелось. Не хотелось делать вообще ничего, только лежать, есть изюм и ни о чём не думать. Меньше всего хотелось идти к друзьям, которые привыкли к его байкам, смеху и умению быть душой компании. И где придётся поэтому смеяться, рассказывать байки и быть душой компании. Дома можно расслабиться и не выглядеть счастливым.
Не потому, что ему было плохо. Ему было скучно и пусто, но вполне уютно при этом. Уютно и спокойно. Работа в канцелярии не занимала голову, так же, как когда-то — гружёные подводы. А сил отнимала меньше и давалась лучше. И оплачивалась не в пример лучше, что немаловажно. С этими деньгами получилось и снять домик, и нормально жить, и наведываться с подарками к родным по праздникам. И неожиданно оказалось, что это такая разновидность простого и тихого счастья, когда всё идёт своим ходом, не требуя от тебя особых усилий, чтобы держаться на плаву. Родные, опять же, довольны, что всё у Мия так удачно сложилось, несмотря на его непрактичность. И только картины взрывали это спокойствие, когда они нагло и требовательно рвались наружу, невзирая на время суток и настроение, взбаламучивая муть на дне сухого колодца, заполняя его до краёв и выплёскиваясь вовне. И единственным способом вернуться к покою и тишине было — поймать их, спеленать мазками кисти, приклеить к плоскости, сохранить, как мёртвую бабочку или засушенный кленовый лист. И снова наступало тихое счастье, которое в вечера вроде этого казалось худшей разновидностью пытки. Застрявший в этом покое, как муха в меду, Мийгут сам себя ощущал сухим кленовым листом. И картины — такие живые и объёмные, пока рвались наружу, — казались плоскими и бездарными, запертые на листе бумаги.
У Мийгута не было ощущения, что что-то резко переменилось в нём. Вокруг него — возможно. С того дня, когда пришлось удирать от мэтра Астиваза, прошло не так уж много времени, но по ощущениям — целая жизнь. Пока прятался несколько дней с кхади в лисятне, говорить особо не стоило, наоборот Шон просил как можно меньше попадаться на глаза, особенно старшим. Мий этим ничуть не тяготился: ему хватало впечатлений, чтобы было чем занять голову и кисть. Со старыми знакомыми, понятно, видеться было нельзя. Потом, без денег и со случайными заработками, Мий почти никуда не выходил. Только на охоту за лицами и сюжетами. Нужно было ещё не привлекать к себе внимания, и сидение дома в этом смысле пришлось как нельзя кстати. Странным образом, Мий давно не чувствовал себя так легко и счастливо, как тогда, без работы и денег, но с правом делить своё время только между охотой на впечатления и листом бумаги.
Потом была с помощью Шона канцелярия, и как-то вдруг оказалось, что старых приятелей Мий растерял, если не считать Шона с Онеем, а с новыми знакомыми приятельствовать совсем не хочет. Вместе с ним свою лепту в дело дворцовой бюрократии вносили два старика и один испуганный парень с вечно текущим носом. Старики при ближайшем рассмотрении оказались не так уж стары, но впечатление оставляли именно такое: усталые, измочаленные жизнью люди.
В канцелярии Мий сидел по большей части молча, иногда отпускал пару-тройку нейтральных шуток и чувствовал себя странно. Свободные минуты он изводил набросками — казённой тушью на казённой бумаге. Бумагу таскал себе; сначала понемногу и под предлогом, что поработает дома, потом побольше и без объяснений. Это была, пожалуй, единственная несомненная выгода от данной службы. Впрочем, была вторая: судебные слушания и следствия. Таких сюжетов и таких выражений на лицах нужно было ещё поискать! Писал Мийгут чисто и добросовестно, и в последнюю луну его несколько раз посылали записывать допросы. Быстро набрасывая текст вчерне, чтобы перебелить потом дома, Мий упоённо рисовал лица, руки, позы, свет на одежде — чтобы дома доводить наброски до ума. На этих допросных эскизах в тускло освещённых комнатах он пробовал гризайль и был очарован неожиданным богатством этой техники. Один- единственный цвет, стоило приглядеться внимательней, раскрывал в себе бездну оттенков. Грязно-жёлтые лица на фоне грязно-жёлтых подвальных стен проступали выпукло и живо, объёмно, как кадарские барельефы, и глаз, не отвлекаясь на цвет, оказывался прикован к форме, объёму, движению руки, гримасе, испуганной тени на стене, глубоким складкам от углов рта вниз. И только факел кровавым пятном выбивался из канона. Пламя было таким живым и таким алым, что Мийгут счёл меньшим кощунством нарушить строгость гризайли, чем лишить огонь цвета.
Это было луны полторы назад. С тех пор Мий не нарисовал ничего, и никаких сюжетов не шло на ум. Сидя за идеально чистым и пустым столом, он бездумно чертил на новом листе какие-то фигуры, какие-то гротескные лица, фантастических зверей и духов.
Впрочем, всё это было не то. Это было неплохо, и чем дальше, тем ясней Мий видел, что идёт правильно. Пока получалось тяжеловесно и мёртво, что бы ни говорил Шонек. Шонек полагал, что Мий подражает арнерской школе, и Мий не спешил его разубеждать. Пока он не дошёл до того же уровня техники, что арнерская школа, и поэтому пока Шон, в общем-то, прав. Но после нужно будет идти дальше. В каком направлении, Мий ещё не знал. Живость поз ладзахских статуэток, гротескно натуралистичне лица с зангских карикатур, насыщенность цвета в картинах кадарских мастеров — и сдержанность лаолийских. Что-то было у них всех общее, главное, чего Мийгут никак не мог уловить и понять.
До вечера он бродил по квартире неприкаянный, не зная, чем себя занять. Назавтра в канцелярии кто-то упомянул изгнание духов, намеченное на двадцать пятый день четвёртой луны, и эта новость неожиданно запала Мию в мысли. В нужный день он отпросился со службы, сказавшись больным, но болеть пошёл не домой, а в храм Весов-на-канале. Подойдя вдоль канала к храмовому двору, Мий отметил, что зевак собралось на удивление мало. Заклятья и гимны — это замечательно, но кто сказал, что изгнанный демон не вселится в тебя, прямо на глазах у святого Мастера и восторженных зрителей? Так что одержимые одержимыми, а спокойней всё же на нормальное четвертование сходить.
К началу Мий немного опоздал, пара сотен человек внутри храмовой ограды уже раздалась кольцом, давая место для обряда. В первый ряд пробиться не удалось — круг держали храмовые ачаро, из тех, что
