— Я вас слушаю, — без удовольствия сказал Фридрих: беседа с американским журналистом отнюдь не входила в его ближайшие планы.
Майк с истинно американской бесцеремонностью протиснулся между Власовым и Франциской (та возмущённо пискнула, но журналист предпочёл её не услышать) и заявил:
— Я хочу засвидетельствовать своё восхищение, господин... м-м-м?
— Власов, — был вынужден представиться Фридрих.
— Очень приятно, — широко, словно в рекламе зубной пасты, улыбнулся американец, и на лице его изобразилось то понимающе-сочувствующее выражение, которое всегда раздражало Фридриха: «О да, знаменитая фамилия, не так ли? Но не беспокойтесь, я не из тех кретинов, которые постоянно докучают вам вопросами о родстве. Я-то прекрасно понимаю, что вы просто однофамилец». — Вы очень интересно говорили, — продолжал Рональдс вслух. — К сожалению, я не всё понял: этот парень, который мне переводил, был не очень-то расторопен.
«Вот же наглец», — подумал Власов. «Ему сделали любезность, а он недоволен». Потом он вспомнил, что западные люди относятся к любой помощи как к услуге — и даже если она оказывается бесплатно, считают себя вправе предъявлять претензии к её качеству.
— Но мне было очень интересно, — продолжал тем временем журналист. Впервые в жизни я слышал настоящего национал-социалиста. Чёрт возьми, это было красиво. Хотя, конечно, вы проиграли спор.
— Вот как? — удивился Фридрих. — У меня сложилось другое мнение.
— Вы ошибаетесь, — самодовольно заявил Майк. — Вам кажется, что вы победили. На самом деле вы только озлобили своих собеседников и настроили против себя. Вы посмеялись над их убеждениями и выставили их дураками. Они вам этого не простят. И, конечно, только укрепятся в своих убеждениях. Вы не умеете подслащивать свои пилюли, и пациенты их выплёвывают. Надо быть снисходительнее к человеческим слабостям.
— «Низшее начало есть во всех людях, но раб подчиняется ему, а господин властвует над ним, и с этого начинается наука господства» — процитировал Фридрих.
— Это Ницше? — осведомился журналист. — Так говорил Заратустра?
— Так говорил Дитль, — ответил Власов.
— Все политиканы стоят друг друга, — скривился американец. — Да и потом, ваши доводы ведь тоже были отнюдь не безгрешны, так? Не знаю про «Лузитанию», — тут Рональдс не погрешил против истины: сегодня он впервые услышал это название, — но насчет бомбардировок — это же была в чистом виде пропаганда.
— Если под словом «пропаганда» вы имеете в виду «ложь», то вы заблуждаетесь, — спокойно возразил Фридрих. — Все, что я сказал, чистая правда. Эту информацию можно найти и в Америке. Официально она не засекречена, просто об этом предпочитают не говорить. Вот, кстати, и занялись бы — прекрасная вам тема для репортажа. Ручаюсь, он имел бы большой резонанс.
Рональдс ничего не сказал, но всем своим обликом продемонстрировал полное отсутствие энтузиазма по поводу предложенной идеи.
— В чем дело? — поддел его Власов. — Разве свобода слова — не одна из базовых американских ценностей?
— Разумеется, но, видите ли, слово — это тоже товар, — Майк с трудом сдерживал раздражение. — Это моя профессия, я продаю слова. И я свободен предложить свой товар на рынок, а мои слушатели свободны его у меня не купить. А мой шеф свободен за это меня уволить... Здесь нет никакой цензуры, как у вас, это просто законы рынка. Вторая мировая сейчас вообще мало кому интересна, это дремучее прошлое...
— Уж это точно, — покивал Фридрих. — Настолько, что половина американцев уже не знает, кто с кем воевал. И искренне полагает, что Райх был союзником большевиков. Впрочем, у меня нет сейчас времени на лекции по истории...
— Я только хотел сказать, что ваши рассуждения мне показались интересными, — заторопился Рональдс. — Чертовски жаль, если они пропадут. Я, знаете ли, намерен попробовать себя в жанре Ле Карре и прочих таких ребят. Хочу написать крутой шпионский детектив. Ну и подумал: будет круто вставить в сюжет этакого старого нациста, который пудрит мозги главному герою своей пропагандой. Ваш спич подходит идеально. Но я честный парень и хочу спросить разрешения. Вы согласны на использование своей речи в моей книге?
— Если она не будет искажена по смыслу, — ответил Власов. — Насколько я понял, вы всё записывали?
Журналист ухмыльнулся и чуть приспустил манжету левого рукава. Там что-то блеснуло.
— Направленный микрофон. Удобная штучка. Американская техника.
Власов промолчал. Американская техника, судя по размерам микрофона, отставала от дойчской лет на пять, если не больше. Но проявлять излишнюю компетентность в подобных вопросах он не собирался.
— Благодарю за разрешение. Вообще, хочу как-нибудь посидеть, поговорить с вами... и с вашей знакомой, разумеется, — он, наконец, соизволил заметить фрау Галле и слегка на неё покосился. — И про историю, и про современность. Может, поужинаем втроём? Поболтаем?
— Господин Власов очень занят, — сказала фрау Галле на плохом английском.
Несмотря на попытку произнести эти слова спокойно и сухо, едва заметное дрожание голоса выдавало её состояние: похоже, Франциска была готова расплакаться.
Майк оставил её слова без внимания.
— Найдите для меня немного времени, — снова обратился он к Власову, — и мы...
— Теперь уже вы делаете ту ошибку, в которой только что уличали меня, — не без удовольствия сообщил Фридрих американцу. — Вы совершенно напрасно обидели госпожу Галле невниманием. Я не требую от вас извинений, поскольку понимаю, что причина подобного поведения — недостаток общей культуры, свойственный вашей стране, а не сознательное желание оскорбить женщину. Но продолжать разговор не имеет смысла. Мы уезжаем. — Не дожидаясь ответа американца, он открыл перед фрау Галле дверцу BMW.
Та поспешно села, бросив на Власова короткий благодарный взгляд.
— Ещё встретимся! — кинул в пространство Майк как ни в чём не бывало.
Обратно ехали в молчании. Фрау Галле, что называется, дулась — то есть всем своим видом показывала, что она недовольна, обижена и нуждается в утешении. Власов прекрасно понимал, чего она от него ждёт — но не собирался отвечать этим ожиданиям. Хотя бы потому, что у него были дела поважнее.
Ведя машину, Фридрих думал о нескольких вещах сразу.
Первое, что его занимало — это происшествие, послужившее причиной досрочного окончания встречи. «Наш друг умер». Власов готов был поставить свой «зонненбранд» против кухонного ножика, что смерть была крайне неожиданной и отнюдь не естественной. Вполне возможно, такой же звоночек последовал и за смертью Вебера? Не слишком ли велика смертность среди посетителей этой комнатёнки? Разумеется, сами эти люди ничего собой не представляют — но кто знает, кто и как их использует втёмную? В любом случае, нужно как можно скорее получить информацию о том, что это за «друг» и что такое с ним стряслось.
Далее, американец. Понятно, что никакой книги он не пишет — это обычная выдумка. Ему нужен он, Власов. Почему? В общем-то, и это понятно. Журналист, конечно, думает, что Власов — агент спецслужб, российских или германских, прикомандированный к фрау Галле и её контролирующий. У американцев есть правило: во всех случаях вести дела с боссом, а не с его людьми, поскольку они ничего не решают. Рональдс, судя по всему, принимает Власова именно за босса — и поэтому мало интересуется самой Франциской, за которой ещё недавно охотился. Вроде бы логично. Непонятно одно: на что он рассчитывает и чего, собственно, хочет? Сенсационного репортажа? О чём? О российских или дойчских спецслужбах? Вряд ли он столь наивен, что надеется на какую-то информацию по этой теме от человека, которого он принимает за их агента (и небезосновательно). Хотя... почему нет? В западных странах агенты спецслужб охотно идут на сотрудничество с журналистами, и даже не всегда за деньги. Разумеется, никто не раскрывает перед ними сколько-нибудь серьёзных секретов. Но, скажем, дать некие намёки, за которые никто персонально не
