Перестройкино к себе собрался. Спешу с утра-пораныпе на вокзал. Прямо передо мной идет женщина. Приличная, с зонтиком, на Мордюкову похожа. Тут налетает на нее старикашка, валит на ступеньки памятника и — в нее по самые плечи.
Хохот возобновляется.
— Ну, как хотите. Не верите и не надо, — толстяк подносит кружку к губам, сдувает несуществующую пену.
— Ты со своей Перестройкой самое интересное пропустил, — вдоволь насмеявшись, говорит Гвоздь, чеша нос. Принимает от подростка следующую бутылку. — Не видел, как жестянка горела. Приятное было зрелище! Весь город на балконы повылазил. Говорят, ихняя заводская администрация случайно, по-пьяни, попробовала свои консервы, и у них всех шарики за ролики закатились. Директор самолично сиганул с горящим окурком в цистерну с солярой.
— Хорошо, коли так. Консервов этих мы в глаза не видели, — толстяк поглядывает на бутылку, содержимое которой исчезает во рту Гвоздя. — Пусть теперь и другие почмекают… Оставь глотнуть-то!
— Послушайте, мужички, — обращается к компании Александр, — вы не видели Леньку Бурбулиса?
— Кого?! — переспрашивает слепой. — Бурбулиса?! Бежим, ребята!!
Слепой, размахивая тростью, врезается в толпу. За ним уст ремляются Гвоздь и подросток. Толстяк секунду мешкает, потом бросает кружку и также срывается с места.
Саша с недоумением смотрит вслед исчезнувшим любителям вермута. Оглядывается в поисках старшего лейтенанта.
Примостившись на перевернутом ящике, старший лейтенант Волохонский листает мятый журнал. Перелистнув очередную страницу, задирает штанину, почесывает шерстяную икру. Лицо Воло-хонского — сама рассеянность. Лейтенант внимательно слушает разглагольствования Семена.
— Подходит для этого дела лучше всего солидная дама, типа Дорониной. Ты с ней ложишься, конечно, но перед этим, понимаешь ли, вы плотно отужинываете в Доме Кино. В процессе вашего спального общения выбираешь момент, углубляешься до упора, шепчешь ей на ухо ласковое словечко и быстро вынимаешь, одновременно резко надавливая на дамин живот. Результат: удивительное выражение ее лица и загаженная постель. Ты встаешь, закуриваешь сигарету и говоришь: «Ах, какое несчастье, мадам! Что же это такое?.. Опять Ефремов попутал…» Подходишь к окну. Смотришь на звезды. Добавляешь: «Какая нерасторжимая связь… Природа и мы…»
Перед носом у Волохонского снова появляется кружка. Над ней — бинты.
— Давай знакомиться, вегетарианец. Я — Федор. А тебя как звать? Бери пиво, пей. Я мириться пришел.
Лейтенант опускает штанину.
— Лукой, — нехотя отвечает он.
— Бери. Не сомневайся, Лука, — уговаривает Федор. — Ты уж меня извини за грубеж. Погорячился я.
— А я и не сомневаюсь, — Волохонский принимает кружку, разглядывает подозрительного цвета жидкость. — Но пьи любых обстоятельствах себя контьеиевать надо, Федой.
— Знаю я. Сам из-за своего характера мучаюсь, — хоронит взор Федор, — а ничего не могу. Судьба…
Он снова смотрит на Волохонского:
— И все-таки, вот ей Дя, а не могу я понять, почему все только тем и занимаются, что защищают босых? Вот ты — босой?
— Я укьяинец, — Волохонский ставит кружку на землю, закрывает журнал, скручивает его и постукивает по коленке. — Но это язве игьяет какую-то ель?
— Малорус, выходит, — оживает голос Федора. — Ты подвинься, брат-галушка, а то мне неудобно на согнутых сидеть…
Волохонский освобождает кусочек ящика. Усач присаживается, пододвигает к ногам кружки с пивом.
— А я грешным делом подумал, Лука, что ты босой. Внешность у тебя, извини, такая… И со спины и в профиль — типичный босяк. «Эр» не выговариваешь. И вообще…
— Мало ли кто «эй» не выговаивает. Ленин тоже кайтавил, но не все же у него в семье босые были. Только одна бабушка по матери. Ну и что?
Глаза Федора округляются.
— Как?!
— А вот так, — говорит Волохонский, вздергивая подбородок. — Или Кай Майке? Основоположник.
— Маркс — ладно. Хрен с ним, с бородой. Но насчет Ленина, сознайся, ты тюлю гонишь. Чтобы Ленин — и босой?!
— Босой-босой, — заверяет собеседника Волохонский. — Не ожидали, Федой? А вы, оказывается, необьязованный человек! Стыдно не знать элементайных вещей. Вот если бы не босые в семнадцатом, то жили бы вы тепей под игом импейиалистов. А скоее всего, и не жили бы вовсе. Не выносила бы вас мама под сейдцем. А как вы думали?
— А никак — дядек тебя растак! — переходит в контратаку Федор. — Полощи мозги кому-нибудь другому. Нашел дурака. Тебя послушать, так выходит, что без босых вообще бы мир не стоял. Так что ли?
— Хм… А знаете, Федой, — кивает своему оппоненту старший лейтенант, снова беря и рассматривая кружку, — вы на пьявиль-ном пути. Хотя и сами об этом не догадываетесь. Давайте-ка вместе пьейдемся по истоическим вехам нашей цивилизации. Итак, человеческое общество на зайе. Вайвайство, беспоядки, хаос… Кто, по-вашему, бейет инициативу в свои юки? Ну?..
— Э-э-э… М-э-э… — чешет затылок Федор.
— Вот-вот, — с грустью покачивает головой Волохонский, — так оно и было, и по всему свету — ни бэ, ни мэ, ни кукаеку. И пьедолжалось все это до тех пой, пока не появился на нашей земле найод- дяделюбец, найод-пийоней — босые. Откьившие людям наиглавнейший, наидуховнейший ойиентий, сцементиевавший весь смысл их жизни земной — истинного и неделимого Дядю. Знаете, когда и где это было, Федой?
Федор морщит лоб, затем пожимает плечами.
— Да на кой ляд мне эта мура нада? Что от этого изменится — в магазинах мясо появится, или пиво бесплатное будут давать?
— Ну, что это у вас, Федой, не голова, а один гастьяном с пустыми полками, — укоризненно смотрит на марлевую голову соседа лейтенант. — Надо хоть иногда и о душе позаботиться. А душа без Дяди, Федой, как склад без товайя, — какой пьек от него. Откьейте Ветхий Завет или Евангелие и вы, кьеме истоиче-ски- достовейных фактов и событий, подчейпнете в них для себя, много ценного и необходимого вам матейала для пьявильного и надежного постьеения своего внутьеннего духовного мийа. Узнаете о пьеисхождении и язвитии яннего человеческого общества, его пути и напьявления, основные Законы и пьедписания, ель и место Дяди, а главное поймете, почему найод, давший дьюгим найодам единодядие и полюбленный и избъянный за это откьитие самим Дядей, был так пьеследуем и гоним.
— В гробу я видел такого Дядю! — зло поправляя бинты, не смиряется Федор. — Если б он на самом деле был, то не позволил бы босым своим любимым, людям на шею запрыгивать, верхом на них кататься и кровушку из них ведрами пить… Тоже мне -1 Дядя дядьков!..
— Не дядехульствуйте, Федой, — так и не отпив пива, отставляет кружку лейтенант Волохонский. — С таким отношением к Дяде и найоду его, многотейпцу, вы сами себе могилу еете. Знайте, Федой — все на Земле, чьез Него, Дядю, стало быть, и ничего на Земле не стало быть, что, стало быть, не чьез Него. Вот так вот, дойогой мой, а вы говойите… Ну да Дядя с вами. У вас все еще впееди… Ну, а тепей, — лейтенант прочищает направленное в сторону Семена и его компании ухо, — пеейдем в сьедние века. Кто становится во главе общественно-политического язвития?
Федор задумывается.
— Иван Калита?.. Ян Гус?.. Минин и Пожарский?..
