Султан оставил сокровища в покое на несколько дней. Он был занят важными делами, и таким образом действие его перстня было приостановлено. В это самое время две женщины в Банзе заставили смеяться весь город.
Это были завзятые лицемерки. Они вели свои интриги с величайшей осмотрительностью, и репутация их была так безупречна, что их щадило даже злословие им подобных. В мечетях только и говорили, что об их добродетели. Матери ставили их в пример дочерям, мужья – женам. Обе они придерживались того руководящего принципа, что скандал – величайший из грехов. Общность убеждений, а главное трудность втирать очки проницательному и хитрому ближнему, – превозмогли разницу их характеров, – они были близкими подругами.
Зелида принимала у себя брамина Софии, а сама у Софии совещалась со своим духовным отцом. Разбираясь друг в друге, каждая, конечно, не могла не знать всего, что касалось сокровища другой. Но сокровища их были так прихотливы и нескромны, что обе они находились в непрестанной тревоге. Им казалось, что их вот-вот разоблачат, и они потеряют репутацию добродетели, ради которой притворялись и хитрили целых пятнадцать лет и которая им была теперь в тягость.
В иные моменты они, – по крайней мере, Зелида, – казалось, были готовы пожертвовать жизнью, чтобы о них так же злословили, как и о большинстве их знакомых.
– Что скажет свет? Как поступит мой муж?.. Как! Эта женщина, такая сдержанная, такая скромная, такая добродетельная, – эта Зелида… Она такая же, как и все… Ах, эта мысль приводит меня в отчаяние! Да, я хотела бы, чтобы у меня вовсе не было сокровища, никогда его не было!
Она сидела со своей подругой, которую тоже занимали подобные размышления, но не так беспокоили. Последние слова Зелиды вызвали у нее улыбку.
– Хохочите, сударыня, не стесняйтесь. Хохочите вовсю, – сказала с досадой Зелида. – Право, есть от чего.
– Я знаю не хуже вас, – хладнокровно ответила София, – какая опасность нам угрожает. Но как ее избегнуть? Ведь вы же согласитесь, что нет шансов, чтобы ваше пожелание осуществилось.
– Так придумайте какое-нибудь средство, – заметила Зелида.
– О, – продолжала София, – я устала ломать голову, ничего не могу придумать… Заживо похоронить себя в провинциальной глуши, – это, конечно, выход; но покинуть все городские развлечения, отказаться от жизни, – нет, я этого не сделаю. Я чувствую, что мое сокровище никогда с этим не примирится.
– Но как же быть?..
– Как быть? Предаться на волю провидения и смеяться, по моему примеру, над тем, что будут о нас говорить. Я все испробовала, чтобы примирить доброе имя и удовольствия. Но раз выходит, что надо отказаться от доброго имени, – сохраним, по крайней мере, удовольствия. Мы были единственными в своем роде. Ну, что же, моя дорогая, теперь мы будем такие же, как сотни тысяч других. Неужели это вам кажется таким ужасным?
– Ну, конечно, – отвечала Зелида, – мне кажется ужасным походить на тех, которых мы презирали с высоты своего величия. Чтобы избежать такой пытки, я, кажется, убежала бы на край света.
– Отправляйтесь, моя дорогая, – продолжала София, – что касается меня, я остаюсь. Но, между прочим, я советую вам запастись каким-нибудь тайным средством, чтобы помешать вашему сокровищу болтать в дороге.
– Честное слово, – заметила Зелида, – ваша шутка неуместна, и ваша неустрашимость…
– Вы ошибаетесь, Зелида, – тут нет и речи о неустрашимости. Предоставлять событиям идти их неотвратимым ходом – это тупая покорность. Я вижу, что мне не миновать лишиться чести. Ну, что же! Если уж это неизбежно, – я, по крайней мере, постараюсь избавиться от лишних волнений.
– Лишиться чести! – воскликнула Зелида, заливаясь слезами. – Лишиться чести! Какой удар! Я не могу его вынести!.. Ах, проклятый бонза! Это ты меня погубил. Я любила своего мужа; я родилась добродетельной; я и теперь бы еще любила его, если бы ты не злоупотребил своим саном и моим доверием. Лишиться чести! Дорогая София…
Она не могла продолжать. Ее душили рыдания, и она упала на кушетку почти в полном отчаянии. Когда к ней вернулся дар речи, она воскликнула с тоской в голосе:
– Моя дорогая София, я умру от этого!.. Я должна умереть. Нет, я не переживу моего доброго имени…
– Слушайте Зелида, моя дорогая Зелида, – говорила София, – не торопитесь умирать. Может быть…
– Ничего не может быть. Я должна умереть…
– Но, может быть, нам удастся…
– Ничего нам не удастся, – говорю я вам… Но скажите все-таки, дорогая, что нам может удастся?
– Может быть, нам удастся помешать сокровищу говорить.
– Ах, София, вы хотите меня утешить, внушив мне ложные надежды, – вы обманываете меня.
– Нет, нет, я и не думаю вас обманывать. Выслушайте же меня, вместо того чтобы предаваться безумному отчаянию. Мне рассказывали о Френиколе, Эолипиле, о кляпах и намордниках.
– Какое же отношение имеют Френиколь, Эолипиль и намордники к той опасности, которая нам угрожает? Что может сделать мой ювелир и что такое намордник?
– А вот я вам скажу. Слушайте же, дорогая: намордник – это машинка, изобретенная Френиколем, одобренная Академией и усовершенствованная Эолипилем, который приписывает себе это изобретение.
– Ну, и при чем же здесь эта машинка, изобретенная Френиколем, одобренная Академией и усовершенствованная этим олухом Эолипилем?
– О, ваша живость превосходит всякое воображение! Ну, так вот, эту машинку пускают в ход, и она
