– Хватит, разгыгыкались! Начинается великое наступление на Штаты, вы хоть понимаете? Нет-нет, не войсками… Настоящее наступление и раньше начиналось с разглядывания карты, затем – с чертежных столов ученых, а теперь… теперь с идей!
Яузов пробурчал скептически:
– Но что идеи против танков? Или авиации, которая в США традиционно сильна?
– Идеи, дорогой, – самое мощное оружие. Идеи поражают тех, у кого в руках гашетка самолета, рычаги танка, ядерная кнопка. И от этого человека зависит, в какую сторону бабахнуть.
Яузов и Коган, едва не стукаясь лбами, уже посерьезнели, рассматривали таблицы с десятками кривых, от которых у меня зарябило в глазах. Коган на время забыл, что Яузов потомок Скалозуба и унтера Пришибеева, а Яузов до ближайшего перекура решил не рассматривать министра финансов как хитрого шпиёна в пользу мирового сионизма.
Козе ясно, что человек, который не побывал националистом или антисемитом, вообще не может быть государственным деятелем. Это обычные болезни роста, даже не болезни, а неотъемлемые этапы становления полноценной личности. Всяк, кто их пропустил, – неполноценен. В детстве всякий патриот своего дворика, а на соседние смотрит как на земли врага. Затем начинается деление, если он горожанин, на свою улицу и чужую. Чуть позже – на центровых и окраинных.
Затем, повзрослев, внезапно понимает, что он принадлежит к такой-то национальности. А в их город, страну понаехали всякие (кавказцы, чернозадые, эти русские, хохлы, москали, жидовня и т. д.), и надо ее защищать.
Попутно узнает, что в науке, культуре, правительстве евреев больше, чем должно было бы быть по справедливости, то есть в процентном отношении, и начинается борьба против этих сионистов, что хотят захватить весь мир и поставить своего израильского царя, что сидит в подполье и ждет своего часа.
Ну, а потом, повзрослев еще, человек приходит к странной идее, что его мир – это не его родной дворик, не родная улица, даже не город и страна, а весь род человеческий. Что все мы от одной обезьяны… странно было бы, если бы разом у двух-трех произошла такая редчайшая мутация, давшая разум, что все мы человеки и надо заботиться о благе всего рода или вида, что точнее, а о дворике или улице пусть пока заботятся те, кому предстоит дорасти…
Конечно, в большинстве человеки не успевают дорасти до такого понимания. Не всем же хватит сорока или шестидесяти лет, кому-то понадобилось бы и пару тысяч. Еще больше тех, кто по скудоумию просто не способен идти по этапам. Он таков, какова на дворе погода. Ему говорят, что плохо быть антисемитом, он соглашается и всем говорит, что плохо быть антисемитом. Если же авторитетно, то есть со страниц газет и по телевидению, толстый и с важным голосом объявит, что важнее всего национальная идея и что надо всех инородцев под корень, этот человечек с готовностью пойдет точить нож.
Похоже, все наши члены кабинета успели пройти нормальные этапы социального роста, это видно по шуточкам по адресу Когана, Коломийца, Яузова и даже Кречета. Коломиец уж слишком хорошо знает историю запорожского казачества, помнит, как Богдан Хмельницкий за успешный поход на Москву получил золотую саблю от польского короля, знает все украинские казачьи песни… Коган хитрее, не проговорится, но не дурнее же Коломийца, хотя тот гордо твердит, что где пройдет хохол, там двум евреям делать нечего, на что Коган многозначительно улыбается.
Но все же никто из них не вернется к пройденным этапам, на то и пройденные, зато хорошо понимают тех, кто еще на тех, предыдущих ступеньках. Знают силу тех эмоций, знают, как действуют, а вот девственник, который «не был, не участвовал, не значился…», на высоких постах опасен. Еще неизвестно, на каком фаллосе невинность потеряет! Такие пусть сидят на своих огородах, участвуют в дог-шоу и воюют за сохранение Арала…
Кречет ходил взад-вперед по кабинету, только трубки с «Герцеговиной-Флор» недостает, хмурился, сопел, лицо злое, как у бульдога. Сказбуш встал, когда на него обрушился тяжелый взгляд президента, руки по швам, а Кречет проронил:
– Что нового с американской базой у наших границ?
– Платон Тарасович… Дело очень серьезное. Я говорил с Забайкаловым. Да вы и сами знаете! Дипломатических рычагов нет, а со слабыми Штаты не считаются.
Кречет кивнул с нетерпением:
– Конкретно, что вы предлагаете?
– Надо действовать тоже… жестче. Как они, так и мы.
Кречет на мгновение задумался, кивнул:
– Что ж, придется потревожить кое-кого из наших ребят там.
– Давно пора, – вырвалось у Сказбуша.
Кречет посмотрел на него с иронией, внушил по-отечески:
– Нехорошо завидовать, Илья Парфенович, нехорошо! Жили себе люди, ну и пусть бы жили.
Сказбуш зло засопел. Разговоры о необходимости реформ начались еще при Брежневе, аналитики, как сговорившись, выдавали по всем сценариям один финал: проигрыш проклятым Штатам. Тогда Андропов, едва взяв власть в свои руки, тайно выделил на свою любимую организацию, которой руководил все годы ранее, около десяти миллиардов долларов. Точной суммы не знает никто, даже Сказбуш, ибо суммы переводились частями, тут же на них создавались фирмы в США и в Европе, там умело приращивался капитал… а иногда и продувался с треском, но общий уровень разведчиков дал себя знать: теперь в руках русской разведки не меньше двадцати миллиардов долларов. Иногда Кречет, замученный долгами страны, подумывал, что хорошо бы все взять и перевести разом в Россию, сразу бы все финансовые проблемы решили… но возникли бы новые, а главное – лишился бы такого тайного оружия.
Сказбуш нарушил молчание:
– Что надо будет сделать?
– Все то же.
– Чемоданный вариант?
