фирмы по бизнесу, а к потомку гоголевского Плюшкина.
Допив чай, Аглая осторожно поинтересовалась:
— Свен Ружинович, кожи до машины не подбросите? Мне обратно в город ехать надо.
Майстрюк покачал головою, кивнул на окошко.
— Нельзя тебе в город сейчас возвращаться. Не доедешь. Лучше у меня пока переночуешь, а завтра распогодится — езжай с богом.
Аглая покосилась на ходики с кукушкой — стрелки на них показывали без пяти минут шесть. Если не рассиживаться, то к десяти до города добраться было еще можно. Но для этого надо было снова выходить на мороз, а потом три или четыре часа сидеть за рулем, рискуя на каждом повороте загреметь в кювет. Наверное, все-таки стоило остаться. Вот только удобно ли будет ей соседствовать с хозяином усадьбы? Конечно, Майстрюк на маньяка не похож, но что, если…
Между тем мужчина, не замечая размышлений девушки, вышел во двор. Через минуту он вернулся в дом с топором и застыл на мгновение у входа.
У Аглаи тут же душа ушла в пятки. Что задумал этот нелюдимый фермер? В голову сразу полезли самые невероятные предположения. Кожи! Кожи он делает по старинным рецептам и прописям, от которых в восторг приходят специалисты. Да вот только из шкур ли коров или кабанчиков? Что-то скота Аглая у него не приметила…
Потянулась девушка к дубленке своей — баллончик со слезоточивым газом из кармана достать. Невелика подмога, но чем-то надо защищаться. Ведь убьет он ее, убьет, потому и отпускать не хочет! Сдерет кожу, выделает ее всем на загляденье и в город отправит к Ващенко. А там мастера пошьют из кожи умопомрачительное белье, и будет Аглая после своей смерти обтягивать обвисший зад какой-нибудь состоятельной дамочки…
Майстрюк посмотрел на Аглаю недоуменно, перевел взгляд на топор и усмехнулся добродушно:
— Извини, если напугал. Щепы вот наколоть хочу. А ты, коли спать хочешь, полезай на печку. И ничего не бойся, я тебя в обиду не дам. Да вот что еще… Если чего-нибудь странное заметишь, то не суетись. Поняла?
— По-ня-ла… — по слогам проговорила девушка, не сводя глаз с хозяина.
— Вот и хорошо. Сегодня ночь полной Луны. А в такие дни всякое мерещится.
Отлегло чуть у Аглаи от сердца, но бдительности она решила не терять.
— Я здесь на лавке посижу еще.
— Сиди… — покладисто отозвался хозяин и, прихватив пару чурбаков, вышел в сени.
Из ходиков вылезла кукушка и прокуковала шесть раз.
Девушка с волнением посмотрела на бездушную механическую птицу, перекрестилась. Не символичный ли это знак? Сколько же тебе жить осталось на белом свете, дорогая? Шесть минут, шесть часов или шестьдесят лет?
Проснулась Аглая на печи — не сразу поняла, где это она очутилась, и оттого чуть в панику не впала. Да только быстро услышала чей-то спокойный размеренный говор поблизости, все вспомнила и кое-как успокоилась. Лежа на нагретой лежанке, отодвинула она тихонько занавесочку, пригляделась к собеседникам, благо керосиновая лампа исправно давала ровный рассеянный свет.
Незнакомый рыхловатый мужчина лет сорока в зеленой выцветшей гимнастерке сидел у печки и брился опасной бритвой, периодически вытирая ее о свежее белое полотенце. Говорил большей частью он, а Майстрюк, устроившийся у стола, молча кивал ему в такт и иногда вставлял словечко-другое.
— …еще до войны пасека была, — медленно бубнил гость, выскабливая щеку, — так мед ели что воду пили. У станции меняли его на продукты, хлеб. Сейчас помню, дед велосипед купил, чтобы побыстрее туда-сюда оборачиваться. А вот лошадь держать — ни-ни! Все к тому времени в колхозы отписали…
— Раскулачили, стало быть, в тридцатом году… — буднично заметил Майстрюк, тыча шилом в валенок.
— Так оно, Свен, кого в коллективизацию не раскулачили… — сокрушенно вздохнул собеседник. — После нэпа-то на ноги встали, жизнь наладили. Я женился вот. Кожи с братом делать стали. А потом оперуполномоченный с района приехал и приказал нам прикрывать лавочку, а иначе — на этап. Потому как при социализме частный труд не в почете. До самой войны пришлось на государство наше рабоче- крестьянское шею гнуть за гроши…
— А брат?
— Его чуть позже за Томск с семьей сослали. Отвезли на барже вниз по Оби, выгрузили на голое место среди елей да лиственниц, и устраивайся, как сам знаешь. А там только лес да протоки. Деревеньки кержацкие редко-редко. Это потом шпалоделательный завод открыли, чтобы ссыльнопоселенцы лесины перерабатывали. С тех пор в Нарыме концы с концами сводит. Его ведь даже по мобилизации не призвали…
Работник это Майстрюка, что ли? Аглая прикинула в уме по годам — не сошлось. Нэп и коллективизация-то когда еще были! А у печки сидел и брился совсем не старый мужчина. Тогда кто же он? Почему на нем странная потрепанная гимнастерка? Парадокс ситуации осложнялся еще тем, что Свен внимал россказням чужака с благодушием, не перебивая, как будто разговаривал с давним приятелем. А ведь они же были приблизительно одного возраста!
И тут Аглая чихнула. Даже поначалу не поняла, что наделала.
Незнакомец отпрянул от печки, схватился за автомат. Такие древние экспонаты девушке доводилось видеть только в краеведческом музее да еще в фильмах про отечественную войну. Но это был не экспонат, так можно было схватиться только за настоящее оружие.
— Кто там? — вопросительно посмотрел на Майстрюка мужчина в военной форме.
— Это… племянница моя. Из города приехала, — сказал фермер, вставая и подходя к Аглае. — Есть будешь, красавица? Слезай. С человеком вот познакомься.
Врет, возмутилась про себя девушка. Зачем врет? И еще подмигивает, будто так и надо.
Однако спустилась она вниз, присела на лавку поближе к окну и подальше от незнакомца. Натянула на ноги сапоги, не удержалась, зевнула. Правда, от ночного визитера глаз не отвела. Шальной он какой-то. Такой и пристрелить запросто сможет.
Военный отложил в сторону автомат, вытер начисто подбородок и, подтянув к себе вещмешок, тщательно уложил в него бритвенные принадлежности.
— Ты мне, Свен, махорки обещал, — обратился он к Майстрюку. — Достал ли?
Фермер кивнул, удалился с протянутым кисетом в соседнюю комнату. Осталась Аглая с незнакомцем одна-одинешенька. И сразу по спине мурашки запрыгали.
Улыбнулся ей военный, представился:
— Павел Васильевич Гусаков, боец отдельного стрелкового батальона. А больше вам, барышня, сказать не могу — из окружения выходим. Немцы-то в городе есть?
— Не-е-т… — едва выдавила из себя Аглая. Какие еще немцы? О чем это он? И только тут в голове прояснение наступило — перед нею сидит не настоящий солдат, а актер! Видимо, где-то недалеко фильм про войну снимают, а этот Павел Васильевич из образа не вышел. Притопал к Майстрюку, может быть, за самогонкой или за той же махоркой. А ты вот, как дура, теперь сиди пугайся…
Появился хозяин, передал Гусакову пузатенький мешочек и стал ставить самовар.
— Не мой кисет, — со значением произнес военный, — помкомвзвода Бурова! Мы по осени с ним к тебе заходили, помнишь?
И снова Майстрюк кивнул, как будто речь шла об известной личности.
Аглая открыла было рот, чтобы прервать затянувшийся розыгрыш, но наткнулась на колючий взгляд Свена. «Не суетись!» — тут же припомнила она. И прикусила язык.
Гусаков высыпал на ладонь содержимое кисета, принюхался.
— Знатный у тебя табачок, Свен, — улыбаясь, сказал он. — Душистый!
— «Капитанский»… — ответил фермер, присаживаясь рядом. — Потом покуришь, а натощак вредно.
Старый медный самовар быстро запыхтел.
Набравшись храбрости, Аглая на правах племянницы и хозяйки открыла дверцу буфета, вынула из него тарелки, стаканы, блюдо под хлеб, солонку. Выставила все перед мужчинами. Майстрюк чугунок с
