последние силы на то, чтобы постоянно все нормализовывать! Какой во всем этом смысл? Ради чего?
– Но деньги он тебе регулярно приносит?
– Боже, Люся, ну о каких деньгах ты говоришь?…
…Слушать дальше Нестеров не стал. Он так же тихо вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Букетик астр отправился в свой последний путь через люк мусоропровода, расположенного между четвертым и пятым этажом. В течение получаса этот же путь поступательно повторило все содержимое скуренной бригадиром пачки «Явы». После этого Александр Сергеевич принял решение, пешком поднялся на последний, девятый этаж и позвонился в дверь квартиры № 199.
– Ба-а! Сосед! Сколько лет, сколько зим! А я уж решил, что ты совсем нас, стариков, забыл. Подумывал даже через совет ветеранов ГУВД жалобу на тебя подать. Дескать, зазнался подполковник Нестеров, воспарил аки орел горный, пенсионеров уважать перестал.
– Витя, хватит тебе над человеком измываться!.. Не слушай его, Саша, проходи. Ты же знаешь, его хлебом не корми – дай только поворчать.
Нестеров улыбнулся и вошел. Вот сейчас он был по-настоящему среди своих.
С супружеской четой Голубевых Александр Сергеевич познакомился буквально через неделю после заселения в новый дом. Виктор Ильич, также как и мама Нестерова, умудрился вскочить на подножку безвозвратно уходящего социально-справедливого паровоза и получить ордер на квартиру по особому «милицейскому» призыву. То бишь – за заслуги перед Отечеством. Как известно, в наши дни такие заслуги ценятся гораздо скромнее. А то и вовсе не замечаются.
Еще десять лет назад Виктор Андреевич был Опером. Именно так, опером с большой буквы. Причем не простым, а опером «уличным». Людям знающим не стоит объяснять, что это такое, а вот для остальных, пожалуй, требуется некоторое пояснение.
Как и подавляющее большинство уличных оперативников, Голубев был рожден для подворотен. За годы службы, которая, в общем исчислении, насчитывала без малого тридцать пять годков, он всегда немного пасовал перед офисами, но зато на толкучке, не моргнув глазом, задержал бы хоть самого Березовского со всей охраной в придачу. Это была его земля, и никакие асы по особо важным делам не продержались бы здесь дольше пяти минут. Ведь и элитные подразделения «зеленых беретов» США, обмотанные экспериментальным оружием да радиотелефонами, и те мгновенно сдавали перед неграмотными вьетнамцами в гнилых джунглях. Что ж тогда говорить о Вите Голубеве, который в свое время в одиночку задержал шестерых гастролеров из Поти, скрутил руки самому Авроре и умудрился уберечь лицо от бритвы истеричного Хабарика.
Сотрудники оперативных подразделений по борьбе с карманными кражами всегда высокомерно относились к прочим сыщикам. «Ну, убийства тоже кому-то раскрывать надо», – снисходительно улыбались они. Это для гражданского населения и для ежедневных сводок ГУВД карманный вор – просто карманный вор, либо чуть пренебрежительно – «карманник». На самом деле карманный вор мог быть «верхушечником», «рыболовом», «хирургом», «ширмачом», «щипачом», «кротом», «женихом», «муравьем»… Уличные опера десятилетиями создавали сленг, не уступающий морским «компасам», а самые сумасшедшие из них абсолютно зависели от подобного образа жизни. То есть: если бы в свое время они не попали в уголовный розыск, то вполне могли стать виртуозами и авторитетами среди карманников. Словом, они по праву считали себя элитой сыска.
Как ни странно, но и жулики, зарабатывающие себе на жизнь из чужих карманов, придерживались аналогичного взгляда. Их язык тоже был по-настоящему жаргонным, сочным и едким – профессиональный филолог оценил бы его наверняка. (Тем паче что раскрученное СМИ хамское щебетание нынешних авторитетов если и представляет научный интерес, то лишь для социологии.) И вообще – скажите, как может сравниться «скокарь» со «щипачом», если карманник ворует постоянно, ежеминутно? Многие воры были в прямом смысле этого слова больны «кармано-манией». Между прочим, это термин психиатров, а отнюдь не литературный. Не случайно старая традиция ортодоксально утверждала: «Вор – синоним карманнику». О чем бишь мы это? Да о том, что личный сыск и воровство не противоречивы, а противоположны.
Виктор Ильич вышел на пенсию в 1998 году. Вернее, его торжественно ушли, ибо дольше, чем он, могут себе позволить служить лишь полковники и генералы – в конце концов, поставить свою подпись на приказе можно и артритной рукой.
Пока позволяло здоровье, пенсионер Голубев регулярно мотался в родное управление, где он на общественных началах барражировал в рейдах по Невскому и прилегающим к нему улицам, учил уму-разуму молодежь, «воспитывал» знакомых карманников и периодически пил водку с руководством и старожилами отдела. Столь активная пенсионная жизнь в одночасье прекратилась пару лет назад, когда у Голубева обострилась застарелая болезнь ног. После этого радиус его передвижений ограничился близлежащим универсамом и ларьком «24 часа». Но болезнь прогрессировала, и в последние месяцы Виктор Ильич из дома практически не выходил. Именно за эти пару месяцев он здорово сдал – кипучая оперская натура жаждала действий, простора, наконец, адреналина. А какие могут быть действия и адреналин в двухкомнатной «брежневке» на девятом этаже?
– …Вы уж меня, хозяева, извините, но я сегодня с пустыми руками. Разве что вот, – виновато улыбнулся Нестеров, выкладывая на кухонном столе купленные для Ольги яблоки.
– Ты эти свои церемонии, товарищ подполковник, брось. Мы с Петровной, хоть и не олигархи, но раз в месяц гостя принять в состоянии. Тем более вчера моя старуха пенсию получила.
– А я вот сейчас кого-то как шваркну половником да по-лбу, – шутливо вскинулась Алена Петровна.
– Это за что же?
– Да за старуху. Ты меня, Витенька, с собой не ровняй. Я – женщина видная. Мне, между прочим, до сих пор на рынке мужчины комплименты делают.
– На рынке – это черные, что ли?
– Разные. Ты, Саша, садись. И яблочки свои убери, дочке отнесешь. Кстати, на днях видела ее – такая красавица вымахала, вылитая мать… Значит так, господа офицеры: если чего-то существенного желаете, то надо полчасика подождать. А так, на скорую руку, можно яишенку сообразить, салатик зеленый.
– Нам, мужикам, Аленушка, желательно побольше витамина «Цэ». Сальце, маслице, винце.
– А я не тебя, я гостя спрашиваю. Про твои гастрономические вкусы я и так все знаю.
– Давайте яишенку, – из вежливости согласился Нестеров, который очень не любил, когда вокруг его скромной персоны начиналась нездоровая суета.
– Ну, эдакое мы и сами смастырить горазды, – сделал вывод Голубев. – Так что давай-ка ты, Аленушка, ступай в комнату, сериальчик включи, а мы уж тут с Сашей на кухне сами управимся. В кои-то веки по-холостяцки, как говорится, «раз в жизни спокойно», посидим… Только сначала вот что: ты нам сюда бутылочку, ту самую, принеси.
– Ишь, какой шустрый, «принеси». Саше-то, положим, можно и выпить чуток, а вот тебе… Сашенька, я очень тебя прошу, ты тут проследи за ним. Ему же врачи категорически запретили. Хотя бы месяц надо пару курсов прокапать.
– Начинается, – протянул Виктор Ильич. – И хочется, и чешется, но мама не велит. Ты, Алена, не анализируй, ты бутылку тащи. А мы тут с товарищем подполковником сами разберемся.
– Знаю я, как ты разберешься, – делая вид, что сердится, сказала жена и через пару минут вернулась с початой бутылкой дорогущего «Курвуазье».
Судя по времени отсутствия Алены Петровны, бутылка была спрятана со знанием дела.
– Получите, господа офицеры. И постарайтесь не злоупотреблять…
Чуть отстраненно наблюдая за разворачивающимся перед ним супружеским диалогом, Нестеров в очередной раз поймал себя на мысли, что завидует этой семейной паре. Черно-белой завистью.
Голубевы жили что называется душа в душу и на следующий год собирались отмечать серебряную свадьбу. Но не в дате было дело, хотя сама по себе она, безусловно, внушала уважение. Просто Алена Петровна, по мнению Нестерова, была образчиком настоящей милицейской жены. Такой, с которой не то что огонь и воду – космос пройдешь, походя оставляя следы на пыльных тропинках далеких планет. Самое
