— А откуда у тебя интерес к ним, с учителями повезло? — поинтересовалась она.
— С учителями?.. Вряд ли. У первого преподавателя нервы были ни к черту. Инакомыслия и прочих вольностей на дух не терпел. На его уроках стояла жуткая, чуть ли не обморочная тишина. Чья-нибудь бессознательная улыбка или задумчивость приводили его в ярость. Произношение он приносил в жертву правилам написания. Слова мотоцикл, камыши он говорил с непременным выпячиванием гласной «и», а парашют, брошюра, конечно же, только через «ю».
Некрасов, глядя на суету посвистывающих синиц, улыбнулся.
— А того горячего мужчину сменила дама. На ее уроках царил полнейший хаос. Она говорила скороговоркой и ничего, кроме аллергии к прочитанным с нею произведениям, привить нам так и не смогла.
— Я догадываюсь, вдохновение могло прийти к юноше только с любовью, — с ухмылкой заметил Денис. — Не так ли?
— Да нет. Все гораздо прозаичней. Причина одна — эмоциональный голод.
— Вам не хватало впечатлений?
— Я бы сказал, положительных впечатлений, а еще точнее, потрясений от прекрасного. Да это ж и понятно: чего больше всего не хватает человеку в жизни, то и занимает весь его ум: будь то любовь, творчество или стяжание.
Зоя с Денисом переглянулись.
— Мне, как я позже понял, — продолжал развивать свою мысль Некрасов, — почти всегда не хватало лирики. И вот, когда я начал учиться в училище и загружать себя всякими там военными премудростями, а еще и общаться со сверстниками на языке, в котором самый универсальный синоним — мат, я вдруг почувствовал, что мне как воздуха не хватает живых русских слов.
— Интересное заявление, — отметил Денис. — И откуда же вы их добывали?
— Из памяти в основном. На первых курсах нам следовало читать только уставы. А там тоже фразы, что деревянные колодки. И от всей этой тоски меня спасали только стихи. При любом удобном случае и чаще всего ночью я уходил в своеобразную «самоволку». Начинал вытаскивать из своей памяти все, что когда-то волновало меня, перебирал свои впечатления, вспоминал интересные слова, яркие образы, ну и прочее. А потом из всего этого пытался сотворить другую, более животворную среду, чем та, которая поглощала меня.
— Это называется — создавать пространство, — заметил Денис. — И о чем же были ваши вирши?
— Да собственно обо всем. Я сам ставил перед собой вопросы, сам и ответы искал на них. Это мой детдомовский способ познания. Там отвечать на них, кроме меня самого, было некому. Я размышлял о Боге, космосе, Родине, счастье, описывал виденные мной красоты, мечтал. И всякий раз у меня выходило по- новому: менялось настроение — изменялся и взгляд на какие-то вещи.
Денис с любопытством взглянул на Некрасова и спросил его:
— И как долго продолжалось ваше стихотворчество?
— Как только я начал находить время для чтения стихов известных поэтов, так тут же и прекратил сочинение своих.
— Как вы это объясните? — оседлал своего журналистского конька Денис.
— Ну, во-первых, изменился я сам. У меня стал появляться некий литературный вкус, и я осознал, что мои стихи достаточно далеки от совершенства.
— Да, хорошо писать — не каждому дано, — вставил реплику Денис.
— Вот именно. Во-вторых, как я признался, меня подтолкнуло к сочинительству не вдохновение, а, может быть, чувство самосохранения. И когда я протоптал тропку к настоящим стихам, необходимость в написании своих исчезла.
— Так вы по-прежнему находитесь в стане мечтателей и продолжаете любить стихи? Я вас правильно понял?
— Правильно. Хорошие стихи мне и сейчас нравятся, — задумчиво произнес Владимир. — Настоящая поэзия хранит в себе удивительные ощущения прекрасного. Стихи, что сотовый мед: где соты — их форма, мед — сгусток эмоций, а его тонкий аромат — поэзия.
— Должен признаться, — сказал Денис, — ваши рассуждения меня несколько озадачили.
— И что же вас смущает? — спросил Некрасов.
— А то, что я не чувствую за ними военного. Люди определенных профессий зачастую… — Денис запнулся… — довольно предсказуемы в ответах.
— А может, вы самим ограничиваете людей своими представлениями о них, — Владимир взглянул на него в упор.
Денис неловко ухмыльнулся.
— А что вы думаете о прозе? Или она груба для вас? — неожиданно съязвил он.
— Ну что вы, хорошую прозу я тоже люблю. Правда, на беллетристику, честно скажу, времени жаль, хотя и без нее не обойтись. Иногда приключенческий роман только и спасает от скуки. Кстати, а что любите вы, Денис?
— Я предпочитаю фантастику, хорошие детективы и боевики, — с апломбом ответил он. — В них полет мысли, головоломка, динамика. После них хочется действовать. Как я понимаю, наши вкусы не совпадают: такую литературу вы не цените. Верно?
— Мастерски сделанные вещи и мне интересны. Но все же я стараюсь не увлекаться ими и читать более содержательные книги.
— Редкая целеустремленность, — сорвалось с языка Дениса.
Зоя заметила, что в его репликах и вопросах засквозило раздражение, природы которого она не понимала. Но диалог ее друзей открывал их с новой, неожиданной для нее стороны, и она, боясь помешать им, в их разговор старалась не вмешиваться.
— Значит, вы отбираете для себя книги с точки зрения целесообразности?
— По возможности, — ответил Владимир.
— А как же стихи, разве это разумная трата времени?
— Уверен, что да.
— И можете обосновать?
— Постараюсь, — задумчиво ответил Некрасов.
Придержав за хромированные ободки колеса, он осторожно развернул коляску в сторону своих попутчиков.
— В пользу стихов могу привести два аргумента: первый — именно в стихах возможно несопоставимое с прозой напряжение мысли и чувств; и второй, поэзия — кратчайший путь к достижению качественно иного психического состояния человека.
— А можно чуть проще и конкретней? — проявил настойчивость Денис.
— Хорошо, — сказал Володя, — попробую пояснить на своем опыте. Чтобы поднять себе настроение, мне даже не нужно брать с полки книгу, а всего лишь достаточно затратить одну — две минуты на прочтение короткого стиха. Вот смотрите, засекаю время.
Он вскинул руку с часами и стал наблюдать за секундной стрелкой. Как только она добежала до двенадцати, его лицо приобрело некую отрешенность, и он неторопливо начал читать:
«Только камни, пески, да нагие холмы, и сквозь тучи летящая в небе луна…»
Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что он сейчас не здесь, в парке, а там — под летящей луною, на соленом ветру, возле ночного бушующего моря.
Его голос звучал негромко, но так искренно и страстно, что это напоминало объяснение в любви. В эти мгновения Владимир был настолько открыт, а значит, и уязвим, что Зое стало как-то не по себе.
Когда Некрасов окончил чтение стиха и указал пальцем на стрелку, то оказалось, что она не пробежала и круга.
— Прошло всего сорок две секунды, а мы уже чуть-чуть изменились, — сказал он. — Прозой такого быстрого эффекта не достичь.
— Чьи это стихи? — интуитивно предчувствуя ответ, с некоторой опаской спросила Зоя.
— Бунина.
