— Здорово! — восхищенно воскликнул Володя. — Мне этого так не хватает.
— Ну, вот и договорились.
В начале августа Некрасовым привезли и с помощью ковшового трактора врыли в землю огромную емкость для канализационных стоков.
И тут зачастили дожди. Непролазная грязь сделала свое черное дело: всякое транспортное сообщение прервалось. Прекратилась доставка почты, хлеба, сигарет. Володя не мог завезти доски и оборудование. Малая родина цепко держала залетных отпускников.
В воскресенье пришла Даша Мохова.
— Ребята, к нам на выходные приехал дядя Виктора с приятелем, и оба застряли у нас. Мечтали порыбачить, а теперь киснут от скуки. Пойдемте к нам, посидим по-соседски. Я торт испекла.
— Спасибо, Даша. С ног валюсь, но чуть отдохну, и придем. Ты как, Володя?
Он коснулся щетины на скуле, усмехнулся.
— Ходить в гости — мое любимейшее занятие.
— Бабушка, ты посидишь с ребятишками? — спросила она.
— Посижу, Зоюшка, посижу. Сходите, развейтесь. А то Володя со своей стройки не вылазит, а ты — из огорода.
— Ну, так мы вас ждем? — улыбнулась Даша.
— Да. Минут через сорок будем, — ответила Зоя.
Глава 23
В гостях
В доме у Моховых Некрасовы оказались впервые. Чистота, простота и уют приятно удивили их. Виктор, муж Дарьи, был по-хмельному радушен. Он помог вкатить коляску в дом. Пока Зоя протирала ее шины, Володя спросил его.
— Витя, что за гости у вас, кем работают, чем интересуются?
Тот махнул рукой.
— Да мужики как мужики. Дядька — иностранную литературу преподает в Ростове, а его приятель — русскую литературу в Америке. Американец он.
— Вот так компания! — воскликнул Володя. — Как бы языком не намолоть чего лишнего. А то и гостям вашим будет встреча не в радость, да и мне за помол перепадет.
— Ничего-ничего, — успокоил его Виктор. — Говори что думаешь. Лицемеров они и в городе наслушаются.
В зале посреди комнаты стоял празднично накрытый стол. Фото с него украсило бы любую кулинарную книгу. Трехъярусный бисквитный торт поражал своим великолепием.
— Ай да хозяйка! — не удержался от восторженного возгласа Володя. — Не торт, а сказка!
С дивана поднялись два господина. Первый, если бы не белый костюм, вполне мог бы сойти за Чингиз-хана в свою серебряную пору: невысокий, слегка сутулый, седеющие пряди собраны в короткий хвост, лунные струи обтекают его бакенбарды, подбородок, глаза с усталым прищуром. «Сразу видно: американец», — подумала Зоя.
Второй лет на десять моложе своего приятеля, одет более подходяще для села: в потертый джинсовый костюм. Был он выше среднего роста, с темно-рыжими волосами и такими же рыжими усиками, с бровями цвета спелой пшеницы, нависающими над золотыми ободками очков. Оба приветливо улыбались. Виктор представил им гостей.
— Наши соседи: Зоя и Владимир. А это — мой дядя Семен Викторович, — коснулся он рукава Чингиз- хана.
«Вот как!» — удивилась Зоя.
Тот галантно кивнул ей и пожал руку Володе.
— И Джимми Филдс — наш гость, — указал он на американца.
Джимми взял её запястье в свою ладонь.
— Не могу устоять перед вашим очарованием, — с легким акцентом произнес он.
И, глубоко склонившись, губами коснулся ее руки. Пожал руку Володе.
Обменявшись любезностями, Некрасовы сели поодаль от стола. Виктор предложил Зое стакан компота, мужчинам налил по рюмке водки. Они выпили, взяли по ломтику солёного сала.
Семен Викторович несколько смущенно сказал:
— Владимир, когда мы с Джеймсом услышали о вашей семье, то, не сговариваясь, захотели увидеть вас. Как говорится, какого гостя позовешь, с тем и побеседуешь.
— Спасибо за честь. Рад случаю пообщаться с вами.
— Владимир, я льщу себя надеждой, что у нас будет интересный разговор.
— Надеюсь.
— Да-да, я тоже, — Джимми приподнял пальцем дужку очков, — мы были удивлены, что вы, получив такое серьезное ранение, своими руками начали строить дом. Откуда взялось это решение?
— Да от скуки, пожалуй, ну и от нужды, конечно.
— Но это же вам, как бы точнее выразиться, не совсем с руки, — вступил в беседу Мохов-старший. — Можно же было подождать более благоприятной ситуации, так?
— Пока ноги отрастут? — пошутил Некрасов. — Пустое дело. А подходящую ситуацию мы стараемся создать сами.
— Похвально, — щипнул свой ус Джимми. — Владимир, не за горами то время, когда вы сможете свободно путешествовать по миру. Вы рады этому?
— С нашим достатком еще очень долгое время можно будет совершать турне разве что в пределах области.
— Вероятно. Но неужели вы не чувствуете, что все качественно меняется? — спросил Джеймс.
— Есть такое ощущение.
— О преобразованиях в России я всегда с воодушевлением рассказываю своим слушателям. Начать реформы — смелое решение вашего руководства.
— Решение-то смелое, не спорю, а вот реализация, — вздохнул Володя, — пребестолковейшая.
— Вы не справедливы в своей оценке. Все мировое сообщество…
— Джимми, — перебил его Володя, — давайте без этих клише. Вот вы лично были бы воодушевлены, если бы спор мировых систем решился в нашу пользу?
Тот обескуражено развел руками.
— …Если бы, скажем, ваш президент проникся идеями коммунизма и, по сути, без боя сдал вашу страну своему идейному противнику, то есть нам.
На Джимми напал столбняк. Семен Викторович поспешил к нему на выручку.
— Вы не о том говорите. Ведь это совершенно разные вещи. Коммунизм — путь в никуда…
— Потому что цель недостижима? — спросил Володя.
— Она вообще ошибочна. Но об этом позже. А Джимми оценивает перестройку по факту: Россия стала другой. Или вы с этим не согласны?
— Да, страна изменилась. Но это все, — Володя широко раскинул руки, — не перестройка, а полное разрушение всего нашего дома, всей экономики. Всего-то и нужно было — перемен в сознании. И, прежде всего, в головах правящей элиты. Следовало избавиться всего лишь от некоторых стереотипов. А мы — ну все крушить! И каков итог? Тысячи мертвых заводов, фабрик, разоренных колхозов, опустевших деревень. Миллионы беспризорников, бомжей, ученые со смешной зарплатой… Мы лишились чуть ли не всего, что у нас было оригинального, самобытного. Это, извините, не перестройка, а преступление. Привести такую мощную державу с тысячелетней историей к полной нищете мог любой не просыхающий от пьянства дворник.
— Владимир, по-настоящему революционные преобразования в экономике, — старался быть убедительным американец, — всегда болезненны. Вам сейчас, бесспорно, трудно, но и мы, и Европа — с
