— Выйдем?
Не оглядываясь, пошел к тамбуру, зная, что вконец оборзевший «дедок» притащится следом.
Максимов — руки в брюки — ввалился в тамбур и нахально ухмыльнулся.
— Ну, че?
Забыв о педагогике, Черемушкин сгреб его за грудки и хорошенько встряхнул:
— Слушай, ты! Ты будешь делать то, что я говорю, и так, как я говорю! Усвоил?!
Закусив губу, старшина вырвался из объятий и оттолкнул взводного.
— Да пошел ты!..
Он никогда не слыл драчуном, лейтенант Черемушкин, но любому терпению, каким бы прочным оно ни было, порой приходит конец. Пороховой заряд рванул в черепной коробке, затуманив сознание. Когда густой дым, застивший глаза, развеялся, он обнаружил себя на полу, давившим коленом горло старшины. Тот беспомощно барахтался, силясь освободиться от удушья.
— Ты угомонился?! — свистящим голосом спросил Черемушкин.
— В-все… все… — прохрипел Максимов, сдаваясь.
Черемушкин слез с него, поправил выбившуюся из брюк камуфляжную куртку. Смахнув с себя пыль, старшина тихо, но отчетливо процедил:
— Твоя взяла, лейтенант. Только учти: там, куда мы едем, иногда стреляют. Как бы не списали на боевые потери…
— Вали! — Черемушкин толкнул его к двери. — Поживем, увидим.
Утром 20 декабря поезд, сбавляя скорость, втянулся в предместья незнакомого города. Замелькали в отдалении жилые микрорайоны, которые тут же сменила унылая картина, присущая любому крупному железнодорожному узлу. Потянулись километры товарных вагонов, угольные насыпи и краны на платформах, сброшенные под откос и отслужившие свое шпалы и ржавеющие парные колеса…
Впереди завиднелось строение, напоминающее вокзал.
— Вокзал! — прилипнув к окну, сказал Коновалов. — Точно…
— А где мы?
— Да кто его знает…
— Вокзал, — выйдя в тамбур, где толпились в синеватом дыму курильщики, сообщил Юра.
— А то мы не видим? — буркнул Максимов, пытаясь рассмотреть сквозь разводы на стекле название станции.
Там, далеко справа, еле просматривался угол высотного строения и перрон с мельтешащими фигурками.
— Самара! — прочитав, наконец, надпись на фронтоне, авторитетно заявил Максимов. — Стал быть, недолго осталось…
Заскрежетав колесами, состав остановился.
…Вагон потряс несильный удар. Подкравшийся сзади толкач, зацепил его и потянул на запасные пути.
Прозябание в тупике не входило в планы капитана Меньшова, который в душе считал, что в связи с известными событиями на Кавказе их обязаны мчать туда с курьерской скоростью, и никак уж не бросить на станции в отстойник.
— Странно, — пробормотал он, выглядывая в окно. И спросил лейтенантов, словно они были информированы лучше его:
— С чего бы это?
Щуплый Баранов всем своим видом показывал, что удивлен не меньше. Черемушкин, на ком задержал раздосадованный взгляд ротный, покраснел, словно в незапланированном простое крылась его вина.
— Черт знает что!
Меньшов надел бушлат и шапку и полез в проход.
— Пойду, узнаю, в чем дело.
Взяв у проводниц ключ, он отомкнул дверь и спрыгнул на насыпь.
«Ох, и дыра…» — озираясь, подумал он.
Слева от него вплотную примыкали к путям приземистые кирпичные ангары. Возле платформы, загруженной щебнем, возились рабочие в оранжевых жилетах поверх телогреек, стучали кувалдой по стальному колесу. Звонкое эхо, сопровождавшее удары, разлеталось по занесенным снегом крышам…
От вокзала к вагону шли двое, железнодорожник и военный.
Капитан в длиннополой шинели и куцей шапке, козырнув, уточнил:
— Вы старший подразделения?
— Я, — ответил Меньшов, оглядывая визитеров. — Вы кто будете?
— Комендант вокзала, — капитан протянул удостоверение личности.
Бегло просмотрев документ, Меньшов кивнул.
— Все верно… Надолго мы здесь?
— Часов на восемь, — ответил железнодорожник и простужено закашлялся. — Сейчас… кхе-кхе… идет переформировка. Дальше пойдете с другим составом. Имейте в виду, ориентировочно в 18 часов по Москве трогаемся.
Меньшов задрал рукав и сверился с часами.
— Вы солдат не выпускайте, — посоветовал комендант. — Потом не досчитаетесь. И часовых выставить не забудьте.
С их уходом озадаченный Меньшов влез по ступеням в вагон.
— Таварищ капитан, разрешите обратиться? — подошел к нему в тамбуре Мавлатов.
— Валяй. Что у тебя?
— Если долга будем стоять… может, успею гарячее сгатовить?
— Где? — не понял Меньшов. — На чем?..
— А пряма на рельсах! Вы толька прикажите, чтобы вады и дров натаскали.
— Воды? Дров?!
— Ну да… Палок сухих… деревяшек.
Убеждать его долго не требовалось. Еда всухомятку разбередила застарелую язву капитана, а тут повод убить сразу двух зайцев: и поесть по-человечески, не обрыдевшей тушенкой, которая поперек глотки встала, и бойцов хоть чем-то занять, опухли уже от безделья…
Спустя двадцать минут вдоль вагона с оружием прохаживался Быков и, попинывая пустые консервные банки и камешки, изредка смотрел на близлежащий пустырь, где орудовал повар.
Мавлатов где-то отыскал липкие, пахнущие дегтем, шпалы. Водрузив на них пяти-ведерный алюминиевый бак, подсунул сухие ветки и поджег, прикрывая затрепетавший огонь от ветра.
Заметалось пламя, затрещало, пожирая ветки и промасленную ветошь; набирая силу, жадно лизало бак.
Скучающие солдаты собрались у костра, кто просто поглазеть на огонь, кто подсобить повару.
Вода забурлила, вспенилась, плеснулась через край. Посыпалась в нее резанная квадратиками картошка, морковь и консервированная капуста. Поплыл аппетитный запах варева. Путейцы, возившиеся у товарной площадки, прекратили долбежку, глотая слюну…
Мавлатов кружил вокруг бака, уклоняясь от лезшего в глаза дыма, колдовал над борщом: что-то добавлял, мешал, пробовал на вкус.
— Ну, скоро?.. — теребили его самые нетерпеливые.
— Когда?… Не томи, Рустам.
— Имей совесть!
— Жрать охота…
Мавлатов лишь помалкивал, подсыпал соль и специи. Закрасив прозрачный бульон томатной пастой, зачерпнул ложкой и поднес к губам, дуя. И, улыбаясь довольной улыбкой, вынес вердикт, которого ждали все:
