«В любом случае, я должен с ней поговорить, расставить все точки... Любопытная вещь: самые дорогие тебе люди предают, когда ты больше всего в них нуждаешься».
Вечером он набрал номер телефона Наташи, не сомневаясь, что ее опять не окажется дома. Мама виновато ответила:
— Костенька, она еще не подошла...
— Я знаю, Екатерина Васильевна. Передайте, пожалуйста, что я буду ждать ее на нашей скамейке завтра в шесть вечера. Скажите, что я очень прошу ее прийти. Надо срочно поговорить об одном важном деле.
— Хорошо...
По голосу Григорьев чувствовал, что Екатерина Васильевна расстроена. Она всегда хорошо к нему относилась и доверяла ему. Но теперь... Дочь уже взрослая и сама вправе выбирать себе будущее.
Ровно в шесть он сидел на скамейке в Шуваловском парке. Мимо трусили любители бега, гордо гуляли мамочки с колясками... Как часто, сидя на этой скамейке, они с Наташкой спорили, кто первый у них родится. Костя хотел девочку, она — мальчика. Теперь, похоже, все эти мечты унес с собой красный «фольксваген-пассат» с двигателем в двести семьдесят пять лошадей.
«Только бы он не появился сейчас в поле зрения, тогда этому мужику точно несдобровать...» — Костя занервничал, достал сигарету, но зажечь не успел. На аллее появилась Наташа. В новой дубленке (наверное, этот козел подарил!), с пушистыми каштановыми волосами, выбивающимися из-под кожаной шапочки, румянцем в обе щеки, она выглядела, как фотомодель в неформальной обстановке.
Она виновато улыбнулась и не подставила губы для поцелуя, как обычно. Присела на краешек скамейки, разглядывая свои перчатки.
— Почему ты не сказала раньше?
— Не хотела тебя расстраивать. И вообще, я ничего еще не знаю. Ты слишком рано делаешь выводы...
— Кто он? — По ее тону Костя все понял.— Только, пожалуйста, не ври, ладно?.. Я ведь заслужил немного правды?
— Подполковник ФСБ, очень хороший человек...
— Ясно...
— Костик, ты очень хороший...
— Только не надо вот этого: «хороший-пригожий», я не за жалостью сюда пришел!
Костя увидел, как испуганно она сжалась, и вдруг почувствовал себя полным уродом. Какое право он имеет на эту красивую девушку?! Что он вообще может ей предложить, кроме своей дурацкой любви?.. Устроил тут разборки, козел ревнивый...
— Прости меня, Натуш.— Он обнял ее за плечи, поцеловал в румяную щеку.
— Если хочешь, останемся друзьями.
— Можно, я тебя провожу?..— Костя вытер слезу, сорвавшуюся с ее ресниц.
Девушка кивнула...
На следующий день Костя плюнул на менеджера-морпеха, которой так и не позвонил, открыл рекламную газету, выбрал несколько объявлений, которые приглашали охранников, и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился по указанным адресам. Теперь уже не его выбирали, а он выбирал. На одном из складов готовой продукции его устроили и график, и зарплата, и отсутствие у руководства привычки ковыряться в подноготной его родственников.
Возвращаясь в камеру, Геннадий вдруг понял глубинный смысл фразы, которую услышал из уст обрюзгшего подполковника из Главка: «Не связывались бы вы с ними...» Тогда до него не очень дошло, что имел в виду милицейский начальник, но теперь Толстых точно знал: речь шла не только о заключенных, а обо всей системе в целом. О странных отношениях между сидельцами и их тюремщиками. О системе, где сам человек как личность исчезает, уступая место ярлыкам, статьям, строчкам из уголовного дела.
Геннадий вспомнил абсолютно безразличное лицо оперативника, ненадолго оживившееся только тогда, когда он «сдал» своего сокамерника. А ведь достаточно было сделать всего один телефонный звонок тому же Егорову из главка, и стало бы ясно, что он, Толстых, говорит правду...
Вечером начался новый виток «тюремной романтики». Карточный проигрыш вызвал у Бивня досаду. В такие минуты он всегда начинал куражиться над теми, кого поставил на нижнюю ступеньку камерной иерархии.
Бросив карты на колени улыбавшемуся Хряку, он с хрустом потянулся и произнес:
— Что-то мы радио давно не слушали. Сейчас же концерт по заявам. Где пульт?..
Раскрашенный кусок картона, служивший пультом дистанционного управления, ждал своего часа, лежа на тумбочке. Толстых и Корнилов, как по команде, вылезли из-под шконок и встали навытяжку перед паханом.
— Та-а-ак, где тут у нас «пуск»?..—Он нацелил «пульт» на Корнилова и нажал «кнопку».
Подражая голосу диктора, тот произнес:
— Радио «Колыма» продолжает свою работу в прямом эфире!.. Для прекрасного человека Валентина Клычкова, который отдыхает сейчас в солнечной Ницце, мы передаем, по просьбе его друзей, песенку Крокодила Гены из одноименной оперы... Приятного вам, как говорится, прослушивания, Валентин Николаевич!..
Толстых с отрешенным видом подошел к столу, откинул скатерть, положил пальцы на нарисованную клавиатуру. Корнилов, словно дрессированная обезьянка, начал отбивать ритм, используя в качестве ударных комбинацию: хлопок ладонями у открытого рта. «Подыгрывая» себе на «синтезаторе», Толстых жалостливо затянул:
— Стоп! Очень плохо. Невесело как-то, скучно...— прервал выступление Бивень,— Такой шоу- бизнес нам не нужен!
— Перематываем назад... Дубль два!..— Он нажал на «кнопку».
Не меняя выражения лица, Корнилов ускорил ритмическое сопровождение. Толстых запел быстрее, по его лицу текли слезы.
...Его выпустили с опозданием на девять дней.
Егоров корпел над квартальным отчетом. К каждой цифре, проставленной собственной рукою в расчерченные графы, он относился, как курица-наседка к высиженному цыпленку,— то есть заботливо, нежно и ревностно. Это был важный элемент «штабной культуры», которую подполковник любил с юношеской страстностью. Процесс был таким же интимным, как соитие с желанной женщиной. Поэтому Сергей Аркадьевич недовольно поморщился, когда в дверь робко постучали.
— Войдите...
В кабинет вошел изможденный Толстых в слегка помятом костюме. На этот раз Егоров улыбнулся от души. Свою часть договора он выполнил, теперь настала очередь шведской сантехники.
— Геннадий Ефимыч, ну наконец-то!.. Я все подготовил, а вас нет... Ну как, подняли авторитет?..
Бизнесмен тяжело опустился на стул. Подполковник успел заметить, как сильно он изменился: лицо осунулось и пожелтело, под глазами фиолетовые круги, руки дрожат, в шевелюре появились седые пряди...
