слезы.
— Даша, спасибо вам за все,— поблагодарил Плахов.— Дальше мы сами.
— Не волнуйтесь, это моя обязанность. Я вас до самолета доведу...
— Да что мы, маленькие? — возмутился Рогов.— Сами как-нибудь дойдем!
— Я за вас отвечаю,— строго парировала выпад Даша.— В аэропорту всякое может случиться...
— Да ничего не случится.— Игорь едва сдерживал раздражение, поскольку избавиться от назойливого гида опять не получалось,— А у вас и без нас дел хватает.
— Нет-нет, я должна вас довести до регистрации,— продолжала долдонить ответственная Даша.
— О'кей, — вдруг заторопился куда-то Вася,— нам еще сувениры надо купить да сходить на дорожку.. Все. Пока.
Он взвалил на плечо сумку и скрылся за зеркальными дверьми аэровокзала.
— Даша, всех благ вам,— быстро проговорил Игорь,— Привет Володе. Будете в Питере — милости просим. Сходим в Эрмитаж.
Последнюю фразу оборвали задвинувшиеся створки автоматических дверей. Даша, подготовившая своим первым туристам теплую прощальную речь, застыла в недоумении.
Мимо нее расслабленной походкой прошел чернокожий мужчина в белоснежной рубашке. Девушка не обратила на него внимания, но если бы она присмотрелась, то смогла бы узнать в этом негре туриста из парка Крюгера.
Поздно вечером чернокожий турист вышел из здания аэровокзала и сел в старенькую белую «тойоту», припаркованную у самого выезда с паркинга.
Он огляделся, достал из кармана рубашки плоскую упаковку бумаги для сигарет, выудил оттуда небольшой листочек, что-то насыпал внутрь и свернул аккуратную самокрутку.
Вспыхнул и тут же погас огонек бензиновой зажигалки. Чернокожий глубоко затянулся, на несколько секунд задержал дым в себе, а потом с силой выпустил его наружу.
Закончив курить, он выбросил окурок на улицу, извлек из перчаточного отделения мобильный телефон и набрал семизначный номер. В трубке раздались гудки, затем щелчок.
— Это я — Сэм,— заговорил чернокожий по-английски.— Они так и не улетели... Да... Я проверил все рейсы... Да, мистер Эндрю... О'кей.
Африканец вставил ключ в замок зажигания, и двигатель старенькой «тойоты» завелся с пол- оборота. Шурша стертыми покрышками, машина выехала с паркинга, провожаемая бездушными стеклянными глазками видеокамер наблюдения.
— Понял теперь? — спросил Вася, когда опера забрались в такси.— Пас нас этот чернявый, я ж тебе говорил.
— Сэм.— Плахов выудил из пачки сигарету и задумчиво крутил ее в руках, словно видел впервые.— Самуэль Мурунди.
— Какое «мурунди», Игорек, ты чего?
— Его зовут Самуэль Мурунди, Сэм, я на всякий пожарный данные наших соседей по лоджу из компьютера тоже скачал.
— Молодец,— одобрил Рогов.— Грамотно. Не зря пропиваешь командировочные Ждановича.
— Веа ту гоу? — К операм повернулся таксист, устав слушать непонятный разговор пассажиров.
— Ту хотел (в отель).— Игорь наконец прикурил сигарету, выдыхая дым в открытое окно.— Нот експенсив хотел. (Недорогой отель.)
— О'кей,— кивнул таксист и надавил на педаль газа.
— Только подешевле,— очнулся Вася.— Нам еще пять дней куковать...
Где-то в районе экватора, на высоте девяти тысяч метров над Атлантическим океаном, в салоне авиалайнера клевал носом гроза питерских проституток Никита Андреевич Уваров. За шесть часов полета он уже успел опустошить десятка полтора маленьких бутылочек с различными сортами крепких напитков и теперь, отягощенный вкусовыми впечатлениями и отсутствием общения, чувствовал себя явно не в своей бутылке. В смысле, тарелке.
За бортом набухала безбрежная тьма холодного пространства, гул турбин убаюкивал, но заснуть Уварову отчего-то не удавалось. Не было у него удовлетворения от прожитого дня. Дорогие напитки и чопорные лица иностранных пассажиров — все это казалось таким неродным и враждебным, что в усталом уваровском мозгу всплыли строки из песни: «Я прошу, хоть ненадолго... Боль моя, ты покинь меня...» Но петь (здесь тоже не стоило — могли оштрафовать. И надо же: как раз в тот момент, когда Никите наконец удалось рухнуть в объятия Морфея, в салон вошла стройная бортпроводница в голубом костюме и, попросив минуту внимания, стала объяснять правила пользования спасательным жилетом.
— ...Достаньте из своего кресла жилет,— улыбаясь, вещала она, открывая пустое кресло справа от себя и извлекая из него маленький оранжевый пакет,— наденьте его на себя вот таким образом,— из развернутого пакета она вытащила жилет и натянула его через голову,— и застегните,— раздалось короткое щелканье кнопок...
Уваров дремал, сквозь сон улавливая какие-то английские фразы и непонятные звуки. Он услышал щелчки кнопок, приоткрыл слегка опухшие глаза и увидел прямо перед собой стюардессу в оранжевом спасательном жилете, сбоку которого свисал маленький красный шнурок. Над шнурком надпись: «PUSH».
— ...Оказавшись в воде, первым делом вы должны...
«Пуш так пуш»,— гулко пронеслось в голове у Никиты, и он резко дернул за шнурок. Послышалась громкое шипение, жилет в мгновение ока раздулся и обхватил шею испуганной стюардессы, как толстое оранжевое ярмо, вроде тех, которые надевали ломовым лошадям.
«Вот тебе и „пуш',— подумал Уваров,— купайся, бэби, не утонешь...»
Стюардесса что-то долго пыталась объяснить ему, но языка он не знал и снова провалился в сон.
«Облаком, сизым облаком... Ты полети к родному дому.. Отсюда к родному дому...»
А ранним утром, провожаемый улыбкой той самой стюардессы, которая испытала на себе силу сжатого воздуха, Никитушка вывалился из распахнутых дверей авиалайнера в широкую металлическую галерею, ведущую прямо в Африку, а точнее — в аэропорт славного города Йоханнесбурга.
Рядом с ним о чем-то болтали розовощекие туристы в светлых рубашках и шортах, чинно вышагивали строгие клерки в деловых костюмах и семенили пожилые дамы с собачками на руках. Питерский опер смотрелся среди них, как гость из другого мира: коричневая летная куртка, свитер с высоким воротом, вытертые джинсы и ботинки на толстой подошве делали его похожим на участника полярной экспедиции Папанина. Щетина, уничтоженная перед вылетом по приказу генерала, снова настойчиво выбивалась на подбородке черными густыми иголками. Голова гудела от акклиматизации, впереди ждала африканская неизвестность.
Но стоило страдальцу заметить за стойкой паспортного контроля сослуживцев — и чужая земля засверкала родными красками.
«Африканцы», а именно так звали теперь Плахова и Рогова в главке, выглядели вполне по- африкански. Легкие рубашки, шорты, загорелые лица и даже некоторый налет «белого снобства» на лицах — все это выдавало в них опытных «колонизаторов».
Через пятнадцать минут они втроем выходили из здания аэропорта.
— Когда Сан Саныч сказал, что ты летишь,— усмехнулся Плахов,— мы с Васей так и отпали. Ну, думаем, жук...
— Чего ж халяву упускать? Тем более Петруха зовет. Да и вам подсоблю.
— Что я говорил? — спросил Вася у Игоря.— Так и есть, надинамил начальство.
— Да ладно, Вась.— Уваров примирительно приобнял Рогова за плечо.— Солнце для всех
