– Потому что ты вроде Смехуна, Альфи. Никто никогда не может сказать, чего от тебя ожидать.
Эл вздохнул и положил книгу. Он решил игнорировать замечание.
– Прежде всего, они называются наставники, а не Смехуны…
– Какое озарение! – фыркнул Бретт, – мы все знаем, как они называются. Не в этом вопрос.
– Ну, не наше дело гадать, кто они такие, – сказал Эл. – Они – Корпус, и они здесь чтобы помогать нам. Только это и важно.
– Видите, о чем я? – сказала Милла.
– Ладно. Вы сами-то что о них думаете? – ответил Эл, выпрямляясь. И в двенадцать лет он был по- прежнему самым низкорослым мальчиком в комнате и меньше, чем большинство девочек, но он знал, что некоторые тем не менее его побаиваются. Некоторым из них он дал для этого основания.
– Роботы, – высказалась Джулия.
– Человекоподобные роботы запрещены. Корпус не завел бы роботов.
– Это я и говорю, – согласился Бретт. – Кроме того, кто слышал когда-нибудь о роботе-телепате? Так что они такое?
Эл обдумал все сказанное ими, затем понизил голос:
– Я думаю, они преступники с прочищенными мозгами.
– Да ну?
– Беглецы, которых не смогли перевоспитать. Ученики, которые задавали слишком много лишних вопросов. Им промыли мозги и запрограммировали делать то, что они делают.
Джулия вздрогнула.
– Ты правда так думаешь?
– Что я думаю, так это то, что нам не следует это обсуждать, – ответил Эл. – Это не наше дело. Если бы Корпус хотел объяснить нам, что они такое, нам бы сказали.
– Может, мы должны догадаться, что они такое. Может, это такой тест – ты никогда об этом не задумывался?
Позднее им предстояли экзамены, при поступлении в Начальную Академию.
– Думаю, я узнаю тест, когда увижу. В отличие от некоторых.
Джулия и Азмун побледнели. Они поняли, о ком он говорит.
– Это было некрасиво, Альфи, – сказал Бретт. – Тебе не следует так шутить.
'Как и вы были ко мне добры', подумал Эл. 'Как и вас волновало, что я чувствую'.
Но он заблокировал это и запер. Он не доставит им удовольствия узнать, что они могут причинить ему боль. К тому же, они были просто завистниками. Даже Бретт не мог превзойти его – кроме некоторых нормальных предметов, типа бега, только и всего.
Он лишь пожал плечами, зная, что это взбесит их больше, чем словесный ответ.
Итоговые экзамены начинались завтра. Те, кто их выдержит, перейдут в Начальную Академию. Он будет одним из таких и, наконец, окажется там, где и должен быть. В Начальной Академии его оценят. Он не позволит Бретту и остальным отвлекать его от этой цели. От того, чтобы избавиться от них, наконец.
– Даю вам несколько минут на подготовку, Альфред, Саймон, – сказал учитель Робертс с рассеянным видом. Он сделал несколько пометок в своем блокноте.
Эл открыл свой конверт и взглянул на фотографию внутри. Она изображала кирпично-красный автомобиль Cortez Jump Point. Он закрыл глаза, задержал образ настолько, чтобы убедиться, что запомнил его, затем запечатал конверт и положил на стол перед собой. В десяти метрах от него, на другом краю комнаты, то же самое проделал Саймон. Эл с минуту оценивал Саймона. Он был того же возраста, двенадцать лет, но из другого звена. Лисья мордашка, рыжие волосы к тому же.
Эл снова закрыл глаза и глубоко и медленно вздохнул, отстранясь от остального мира. Первым делом ушел телепатический прозрачный шум, тот род звука отдаленного океана, что порождался миллионами сознаний в области Большой Женевы. На него накладывались сотни мыслей достаточно близких, чтобы быть наполовину вразумительными – тут слово, там несколько штрихов пейзажа, следы настроений, будто ароматы, некоторые резкие, некоторые мягкие.
Прочь. Оставить только ближайшие мысли, осаждающие его мозг почти с той же легкостью, что его собственные. Он вспомнил, как удивлялся ребенком: 'Действительно ли я думаю это или кто-то еще?'.
Это было самое опасное заблуждение, с которым мог встретиться телепат. Глубокий медленный вдох, глубокий медленный выдох. Голоса отступили, как
звезды перед рассветом, пока не остался только один – Саймона. Конечно, нельзя было на самом деле увидеть сознание, но Элу сознание Саймона представлялось в настоящий момент как твердая черная сфера, заключенная в большие, серебристые полупрозрачные шары, помещенные один внутри другого.
Эл по-настоящему никогда не воображал, что это требует какого-либо объяснения, но учитель Робертс рассказывал об этом достаточно часто. Он любил объяснять вещи, которые, казалось, не нуждались в объяснении.
'В основе своей мы просто много о себе вообразившие обезьяны, – говорил он им на первом занятии. – Наши предки эволюционировали не как волки, или лошади, или киты, чьи пальцы, в результате адаптации, становились когтями, копытами, или плавниками. Нет, эволюция оставила нам те же хилые пять пальцев, какие были у наших предков – рептилий. Обычные, не адаптированные. Все приматы следовали этому образцу – никогда не поддаваясь специализации, всегда пытаясь остаться 'мастерами на все руки'.
Единственное реальное изменение по сравнению с рукой ящерицы у обезьяны было противопоставление, способность хватать – и в этом мы нуждались, носясь по верхушкам деревьев. Другая вещь, в которой мы нуждались, были глаза спереди головы, бифокальные, чтобы мы могли триангулировать note 3, видеть глубину – быть способными вовремя схватить следующую ветку, прыгнув на нее.
Но это, в конечном счете, обернулось большей переменой. Наши бифокальные глаза нуждались для работы во все новом оборудовании. Как результат, мозг приматов стал больше. Зрение улучшилось, координация рук и глаз улучшилась, другие сенсоры пострадали, но что с того? Потому как этот большой мозг принес неожиданные выгоды.
В течение 60 миллионов лет или около того мозг приматов строился вокруг зрения – зрения и манипуляций наших обыкновенных ящеричьих рук. Как следствие, мы научились выражать себя сперва рисунками. Слова пришли позднее.
Телепатия – новейший шаг эволюции, а эволюция всегда работает с тем, что есть в наличии. Птицы не просто отрастили крылья – их передние конечности модифицировались. Точно так же мы занимаемся телепатией с помощью тех же старых обезьяньих мозгов, и первичная модальность еще видима. Так, мы 'видим' невидимое, изображаем неизобразимое.
Подумайте о снах. Сны порождены случайными волнами нейроэлектричества. Эти разряды проходят через мозг и вызывают образы; ваш мозг тогда пытается организовать эти образы, осмыслить их, создать или выстроить еще образы, чтобы заполнить пробелы. Когда мы просыпаемся, то пытаемся приписать им прямой, логический смысл. Мы не 'видим' случайных электрических волн, проходящих в нашем мозгу – мы видим себя сидящими в классе в нижнем белье или убегающими в замедленном темпе от рассерженных Смехунов.
Когда нелегалы пытаются поджарить ваш мозг ментальным взрывом, вы не 'увидите' исходной убийственной силы или структуру электрохимических реакций, запускаемых в вашей нервной сети. Вы увидите меч, разрубающий вам голову надвое, машину, наезжающую на вас, падающее небо. Это в порядке вещей, ибо так мы устроены, мы – усовершенствованные обезьянки.
Хитрость в том, чтобы не обмануться, и это важно. Мы относимся к вещам, которых не понимаем, так же, как к вещам, нам понятным – по аналогии. Если вы никогда не видели змею, но знаете о червях, вы увидите змею и подумаете: 'Ага! Это вроде большого червяка'. Но если вы сделаете ошибку, думая, что кобра – это и есть земляной червяк, вы допустите очень глупую – и смертельную – оплошность. Если вы действительно думаете, что ментальный взрыв и есть меч – что ж, я могу дать вам посмотреть на тех, кто так сильно ошибся. Вы сможете покормить их с ложечки и сменить им простыни.'
Он попытался иметь это в виду, фокусируясь на сфере, обозначавшей психику Саймона. Как он и опасался, прозрачные оболочки начали темнеть.
Он был уверен, что его собственные блоки на месте. Они были верные друзья. Все-таки в этом тесте
