Порою блажь великая

что-то…

— Да ладно. А ты что тут делаешь? И где Вив — устриц собирает?

— У меня тут джип припаркован, за той грудой плавника. Пошли. Эй! Хватай туфли, их волна заграбастала!

Когда Ли отвоевал свои туфли, Хэнк уже шел обратно по пляжу тем же спорым шагом. Откуда явился ты, брат, будто Мефистофель в лесоповальных говнодавах? (Все больше света проникает в яму. Маленький мальчик стучит по затекшим бедрам, охваченный предвкушением: «Да! Да! Да, Господи, да!» — ближе, ярче, постепенно…) Почему ты пришел вместо нее?

— Что ты здесь делаешь? — повторил я, вприпрыжку пытаясь угнаться за ним.

— Кое-что случилось. Джо Бен пытался тебя найти после службы, но ты пропал. Он позвонил мне…

— А где Вив?

— Что? Вив не смогла приехать. Я попросил ее остаться и помочь Энди сосчитать бревнышки… Потому что у нас тут запара нарисовалась. Джо позвонил, говорит, что собрались Ивенрайт с парнями, и главная профсоюзная акула тоже приплыла. Джо говорит, они пронюхали все что можно про нашу сделку с «ТЛВ». Все в курсе. И весь город зубами скрипит…

Да ты просто заревновал, победоносно думает Ли. И выдумал предлог, чтоб не пустить ее ко мне! (Постепенно — ярче и ближе…)

— Поэтому ты приехал? — спросил я, чувствуя, как мое разочарование оборачивается тайным торжеством… И твоя ревность дала мне силы, чтоб заставить луну повременить еще месяцок. — Вместо Вив?

— Блин! Да, это я — и приехал вместо нее, — ответил он, хлопая по штанам, отряхиваясь от песка, подцепленного, когда он помогал мне встать. — Вроде сказал уже один раз. Что с тобой? Эти придурки тебе голову отшибли, или что? Пошли! Залезай в джип. Надо бы заехать в «Корягу» и прикинуть, откуда и куда ветер дует.

— Ладно, брат, — я завалился на заднее сиденье. — Я с тобой.

Мой отходняк сошел, и, несмотря на холод, я горел внезапным воодушевлением: он явился вместо нее! Он уже озабочен возможной картиной! Тщедушный зародыш моего плана рос стремительно, как мне и не мечталось… Они пересекли пляж. Хэнк впереди, а Ли, угрюмо-возбужденный, позади: мы связаны, брат, скованы вместе до конца дней, как те птички и волны, что неизбежно играют в унисон эту песню терпения и трепета. Так и мы строились друг под друга долгие годы, я чирикал в дудочку и клевал блошек, ты — басил тромбоном и рокотал (Все ближе и ярче, этот свет почти что здесь. Маленький мальчик затаил дыхание пред сиянием грядущего спасения…), но теперь, братец, мы меняемся ролями, теперь ты играешь мелодию паники на хнычущей свирели, я же вступаю меланхоличным долгим трубным ревом терпения… и я смотрел в будущее с уверенной усмешкой.

«Я у тебя прямо за спиной, братец. Веди, веди…»

Шаги Ли растягиваются: он пытается угнаться за Хэнком. Индианка Дженни готовит душу к очередной атаке на свой обезмуженный мир. Старый дранщик опорожняет последнюю бутылку и решает выдвинуться в город, покуда не совсем стемнело. Тучи роятся над морем, раззадоренные близостью ночи. Ветер взмывает ввысь над трясиной. Дюны темнеют (мальчик видит свет). В горах за городом, где ручьи истосковались по зиме, просыпаются зарницы, расправляют крылья в мрачных ельниках: избела- оранжевое и черное — как раз для Хэллоуина… (И затем, наконец, по прошествие стылых минут или часов или недель — он и понятия не имеет — земля над страждущим ребенком провернулась в достаточной мере. Свет явлен во всей силе. И сияние спасения — не что иное, как та самая луна, что заманила его в дюны, худосочный очисток луны постепенно переползает в центр жалкого лоскута далекого неба)…в означенном небе… («Ли-ииланд…») в означенном мире.

— Ли-ииланд… Ли-иииланд…

Мальчик не слышит: он уставился на луну, тонюсенький осколок месяца, повисший меж звезд последней улыбкой Чеширского кота — все сгинуло, кроме черной рамки на память да ехидной ухмылки… и на сей раз мальчик плачет не от холода, не от страха и вообще ни от чего такого, что когда-либо прежде выжимало из него слезы…

— Лиланд, малыш, отзовись!.. — Зов повторяется, ближе, но он не отвечает. У него такое чувство, будто голос его, как и его рыдание, заперты под студеным запором ветра. И уже не выбраться никому и ничему. — Лиланд? Малой?..

Яма проваливается все глубже и глубже в землю, и туда же проваливается его сознание, как вдруг что-то падает ему за шиворот. Песок. Он поднимает глаза: лунная ухмылка исчезла! В дыре — лицо!

— Это ты, Малой? Ты в порядке? — И свет фонарика! — Черт, Малой, заставил ты меня побегать задарма!

Из всех инструментов у Хэнка лишь карманный нож, и ему понадобился битый час, чтоб обрезать ветви с кривой сосенки, которую он приволок в дюны. Он трудится у самой ямы — только б самому не угодить, — чтоб мальчик слышал его возню. Орудуя ножом, старается все время говорить, подпитывая смутный на слух поток шуточек, анекдотов и грозных команд собаке — «Ко мне! Забудь про кроликов, кабыздошка старая! — которая внимает, озадаченная, с того самого места, где ее изначально привязал Хэнк. — Черт бы побрал эту проклятую псину!» Он громко сморкается, потом снова подползает на животе проведать мальчика, шепчет:

— Все нормалек, малыш. Будь паинькой, сиди тихо. Не боись. Но и не шебуршись там особо.

Ползет обратно, возвращается к работе над сосенкой. Баюкающее журчание его трепа — прямая противоположность энергичному хрусту сучков и вжиканью ножа.

— Знаешь, что я тебе скажу, Малой? Я едва здесь очутился — подумал: что-то мне определенно напоминает вся эта ситуация. И только вот сейчас доперло, что именно. Как-то раз папаша Генри да твой дядя Бен да я — а мне в ту пору как тебе сейчас было, такого плана — поехали в гости к дяде Аарону в Мэплтон, чтоб подсобить ему с рытьем ямы под уличное удобство…

Он трудится споро, но аккуратно. Он мог бы и просто обломать ветви — но тогда они обломятся у самого ствола… а нужно оставить сучки такой длины, чтоб и мальчику было за что уцепиться, и по краям ямы не скребли — там от малейшей царапины все обрушиться может.

— Твой дядя Аарон, видишь ли, никак не мог довольствоваться старой ямой в пять или шесть футов под своим сральником — ему что поглубже подавай. Он втемяшил себе в голову, что если она недостаточно глубока будет, до нее корни сада-огорода дотянутся, и будет у него морковка с дерьмовым привкусом. Вот. Продержись еще минутку: сейчас лесенку подтащу и попробую завести.

Он снова подползает к дыре, волоча за собой дерево. Все ветви срезаны, кроме тех, что торчат друг против друга, те же — обрезаны до нескольких дюймов от тощего ствола. В результате получилась шаткая лестница футов тридцати длиной. Не вставая, он поднимает дерево и бережно-бережно начинает подавать его вниз, не умолкая ни на секунду.

— И вот, значит, взялись мы за эту яму, земля так и летает, потому как грунт жирный, податливый такой… как там, Малой: уже можешь дотянуться? Ты крикни, когда сможешь… и скорехонько мы ее где-то так футов до пятнадцати отрыли… Что, так и нету? О, уткнулась во что-то.

Он достает из кармана фонарик, светит вниз. Комель дерева покоится подле ноги мальчика.

— У меня ноги совсем замерзли, Хэнк. Я и не почувствовал, как она ткнулась.

— Хочешь сказать, забраться не сумеешь?

Мальчик трясет головой.

— Нет, — говорит он без эмоций. — Ног не чувствую.

Хэнк обшаривает яму фонариком: она может и сто лет еще продержаться, а может и через десять минут обвалиться. Второе вероятнее. За помощью идти некогда. Придется спускаться и вытаскивать ребенка. Хэнк отодвигается от края, переворачивается на спину, снова подползает, ногами вперед. Дюйм за дюймом погружается в дыру.

— И вот отрыли мы на пятнадцать футов… дядя Бен и дядя Аарон внизу были, а мы с Генри наверху, грунт принимали… полегче, полегче… и дядя Бен говорит, мол, надо ему домой отлучиться, водицы испить — и тотчас вернется. А, вот и встретились, Малой! За ремень уцепиться