С таким видом, словно для ее нежных рук это была непосильная тяжесть, госпожа Рурико взяла ее со стола. У нее и впрямь было каменное сердце, если она могла, даже не изменившись в лице, взять записи погубленного ею человека.
– Ах, это записная книжка Аоки-сан! – произнесла госпожа Рурико, спокойно листая ее.
«Посмотрим, что будет дальше, – думал Синъитиро. – Даже такая черствая и наглая, как она, не сможет остаться безразличной к полным ненависти и презрения словам Аоки Дзюна, написанным кровью его сердца. Они исторгнут стон из ее груди, вызовут угрызения совести, ведь она женщина! Гордая и тщеславная, как павлин, она глубоко раскается».
Размышляя так, Синъитиро не отрываясь смотрел то на ее пальцы, листавшие дневник, то на прекрасное, слегка побледневшее лицо. Но вот глаза ее впились в одну из страниц, она покраснела, потом снова побледнела, уголки губ нервно подрагивали. Синъитиро казалось, что вот сейчас она в отчаянии уронит голову на стол и зарыдает, моля у загубленного ею юноши прощения. Он уже представил себе ее крупные, как жемчужины, слезы раскаяния и стыда. Но надежды его не оправдались. Госпожа Рурико быстро оправилась от потрясения, не уронив ни единой слезинки, и молча отодвинула от себя записную книжку.
Подавленный безнадежной черствостью ее сердца, Синъитиро не в силах был вымолвить ни слова. Несколько минут длилось молчание. Синъитиро наконец не выдержал и произнес дрожащим голосом:
– Ну, что вы скажете теперь, прочитав эти записи? Госпожа Рурико по-прежнему молчала. Синъитиро наступал:
– Неужели вы так ничего и не скажете про дневник, написанный кровью?! Неужели вы не почувствовали укора собственной совести и страха, когда узнали, к чему привела ваша забава?!
Но, несмотря на возбуждение Синъитиро, госпожа Рурико оставалась холодна как лед.
– Госпожа, что значит ваше молчание? – раздраженно воскликнул Синъитиро.
– Кое-что могу вам сказать.
– Говорите же! Я слушаю вас!
– Только нехорошо так говорить о покойном.
– Вы собираетесь оскорбить мертвого! Хотите клеветать на него!
– Его дневник говорит лишь об одном – что он, как и все остальные мужчины, был чересчур самонадеянным и своенравным.
Слова госпожи Рурико ошеломили Синъитиро. Любая женщина на ее месте, какой бы жестокой и бессердечной она ни была, не осмелилась бы так говорить о дневнике погибшего по ее же вине человека, о написанных кровью строках. Придя в себя, Синъитиро почувствовал сильное озлобление. Она – настоящее чудовище, лишенное каких бы то ни было женских качеств.
– Больше я не скажу вам ни слова. Можете издеваться над мужчинами, как вам угодно. Но в один прекрасный день справедливый гнев настоящего мужчины сотрет вас с лица земли! – Синъитиро чуть не затопал ногами от гнева.
Но чем больше он горячился, тем спокойнее становилась госпожа Рурико. Наконец она холодно усмехнулась:
– Издеваться над мужчинами! Вы находите, что игра женщин с мужчинами настолько опасна? Вот поэтому-то я и считаю мужчин грубыми эгоистами. Если, по-вашему, гнев настоящего мужчины должен стереть с лица земли женщину, которая насмеялась над его чувствами, то большая часть современных мужчин заслуживает быть стертой с лица земли гневом настоящих женщин! Не испытываете ли и вы стыда перед вашей женой, у которой чистое сердце? Вы все время взывали к моей совести, а теперь я хотела бы спросить вашу совесть! Когда женщина играет чувством мужчины, он называет ее бездушной кокеткой, вампиром, словом, всячески оскорбляет. У вас, например, даже глаза потемнели от возмущения, когда вы отчитывали меня! Но посмотрите, как играют чувствами женщин мужчины! Женщины же платят им тем же за непостоянство и легкомыслие. Играя с женщиной, мужчина втаптывает в грязь и душу ее, и тело, доброе имя и честь! Все делают вид, будто не замечают, сколько есть в мире женщин, у которых отравлена душа, потому что их унизили и оскорбили мужчины. Быть может, женщина, которую вы сейчас видите перед собой, одна из них. Голос Рурико дрожал, глаза сверкали.
– Мужчина вправе издеваться над женщиной, а женщина над мужчиной не вправе! Против подобной парадоксальной морали, морали чисто мужской, я решила бороться не на жизнь, а на смерть. Государство и то на стороне этой чудовищной морали! Существуют даже специальные дома, где мужчина, охраняемый законом, может издеваться над женщиной. А современные мыслители, идеологи человечества, спокойно взирают на это. Только от женщины требуют, чтобы она была честной и скромной, чтобы почитала мужчину. В этих требованиях я усматриваю лишь произвол, грубый мужской эгоизм. Великолепным доказательством этого служит дневник покойного Аоки-сан.
В словесном поединке с Синъитиро госпожа Рурико смело парировала удары противника, облегчая тем самым душу от скопившейся в ней за долгое время тяжести.
– Охота на тигра считается благородным спортом, но если тигр загрызет человека, его проклинают, называя жестоким и кровожадным. Это тоже произвол. В нашем обществе для забавы мужчин существуют специальные женщины: наложницы, гейши, актрисы, проститутки. Но стоит женщине позабавиться с мужчиной ради собственного удовольствия, как ее тотчас же назовут чудовищем, змеей, вампиром.
Госпожа Рурико сделала паузу и продолжала:
– История Аоки-сан в этом смысле самая банальная. Вот вы обвиняете меня в том, что я обманула честного и наивного юношу. Но ведь эти часы я ему не навязывала, он сам просил меня подарить их ему, а в дневнике не пишет об этом ни слова, видимо, самолюбие не позволило. Строки о самоубийстве сами по себе ничего не значат. Он мог написать их под влиянием нахлынувшей на него грусти. И неизвестно, что было бы, не случись автомобильной катастрофы. Возможно, сегодня он снова появился бы в моем салоне. Но если бы даже он и решился на самоубийство, винить в этом меня одну несправедливо. Мужчина, который решился на самоубийство, разочаровавшись в любовной игре, не мужчина, при таком слабоволии он может покончить с собой из-за любого неприятного дела.
Синъитиро слушал и все явственней ощущал, что госпожа Рурико не так легкомысленна и жестока, как он думал. Она женщина нового типа и своим острым проницательным умом нисколько не уступает мужчине. Уже в который раз презрение к ней сменилось чувством уважения. Он понял, как нелепо было подходить к госпоже Рурико с меркой старой морали. Эта женщина давно освободилась от ее пут и судила о мужчинах с
