Теперь госпоже Рурико было нелегко увильнуть от ответа, и она сказала:
– Я люблю вас. Все, что я вам говорила в эти дни, чистая правда. Но это не значит, что я выйду за вас замуж. Дайте мне еще немного подумать.
Этот половинчатый ответ снова привел юношу в сильное раздражение.
– Подумать?! С меня достаточно подобных ответов! «Подумаю», «понимаю» – они уже мне надоели, ибо служат лишь для того, чтобы успокоить, утешить меня. Я хочу либо все, либо ничего. Скажите «нет», и я уйду, буду мужественно бороться со своими страданиями, никогда не упрекну вас ни единым словом, я ведь мужчина! Я не требую от вас согласия. Мне нужно только знать, «да» или «нет». Я не могу больше мучиться от этой неопределенности. Я хочу либо владеть вами, либо потерять вас навсегда. Любовь – это тирания. Она предполагает полное обладание любимой. – Юноша старался говорить твердо, но голос его дрожал, свидетельствуя о его слабости перед госпожой Рурико. – Вы хотите еще подумать. Но до каких пор это будет продолжаться? Может быть, вы собираетесь думать еще месяцев пять или полгода? – не без иронии говорил юноша.
– Нет, только до послезавтра! – просто ответила госпожа Рурико, с легкостью обезоружив наступавшего врага.
После небольшой паузы юноша опять заговорил:
– Послезавтра? Вы не шутите?
– Нет, не шучу, – с сердечностью в голосе ответила она.
– В какое время я получу ответ? – с радостной надеждой спросил юноша.
– Вечером.
Она ответила очень серьезно, хотя неизвестно, был ли ее ответ до конца искренним.
– Значит, послезавтра мы пойдем с вами вдвоем на прогулку? Вы не будете приглашать Минако-сан? Не будете уговаривать ее, как обычно, если она не захочет идти с нами? Мне всегда хочется идти только с вами одной, но вас это, видимо, не интересует.
Что должна была испытывать при этом Минако? По щекам се покатились крупные слезы.
Ей стоило огромных усилий оставаться на месте. До чего же обидно и унизительно было слышать, что человек, которого она любит, тяготится ее обществом. Теперь Минако больше не думала о том, заметят ее или нет, она хотела лишь одного: бежать отсюда, бежать как можно скорее, куда глаза глядят. И все же, встав со скамейки, она старалась не производить ни малейшего шума. Ноги у нее сильно дрожали, голова кружилась, казалось, вся кровь прилила к сердцу. Собрав все свои силы, Минако неслышно отошла от скамейки, все время пригибаясь, и облегченно вздохнула, лишь очутившись подле невидимых в темноте невысоких кустов. Пробравшись сквозь них и обойдя то место, где сидели мачеха с юношей, Минако чуть ли не бегом направилась к отелю, словно спасаясь от преследующего ее кошмара, от греха, от смертельной обиды.
Не помня себя она промчалась через весь сад, взбежала по лестнице, тенью проскользнула по коридору, влетела в свою комнату, бросилась на кровать и, зарывшись лицом в подушки, зарыдала. Слезы текли из глаз неудержимым потоком, но девушке не становилось легче, она никак не могла выплакать своего горя. Она потеряла не только страстно любимого ею человека, но и свою горячо любимую мачеху, которая была для нее единственным другом. Светившаяся красотой и нежностью душа Минако была сломлена бурей, подобно цветущему весеннему саду, и в ней не осталось ничего, кроме мрака и горя. Еще больше, чем равнодушие юноши, Минако поразили вероломство и легкомыслие мачехи, всегда внимательной и заботливой к ней, которая в своих отношениях с мужчинами ничем не отличалась от гейш. Как девочка из старинной сказки, вдруг проснувшаяся и увидевшая рядом с собой вместо матери чудище, пьющее масло из фонаря ариакэ [56], так и Минако полна была страха и удивления. В то же время самой ей не в чем было упрекнуть мачеху, и она могла испытывать только стыд и обиду.
Из сада девушка убежала, но где спрятаться здесь, в отеле? Ведь мачеха с юношей вот-вот придут. Больше всего Минако хотелось сейчас совсем убежать из отеля, укрыться где-нибудь и плакать всю ночь, хотя бы одну эту ночь. Она не в силах снова увидеть их вместе, смотреть на их лица. Зачем ей здесь быть, если юноше она не нужна! Но куда деваться от мачехи, единственной опоры Минако? Тут девушка вспомнила своих умерших родителей, и сердце ее переполнилось нежностью. Они одни могли бы утешить ее, облегчить ее горе. Ей вдруг почудилось, что отец протягивает ей свои сильные руки, манит к себе. В этих руках, быть может, жестких к другим, таилась безграничная любовь к дочери. Минако так хотелось упасть сейчас к нему в объятия. Так горько было чувствовать себя совсем одной на этом свете, сознавать, что рядом нет никого, кто мог бы разделить с ней ее горе. Но тяжелее всего для нее было остаться в этой комнате, снова встретиться с мачехой и юношей, видеть притворство на их лицах. Она убежала бы куда угодно – в горы или к морю, только чтобы их не видеть. Она подняла заплаканное лицо, ничего не замечая вокруг, встала с постели, надела шелковое кимоно, взяла сумочку. Она плохо соображала, рассудок словно помутился, нервы напряглись до предела.
К ее счастью, мачеха и юноша все не возвращались. Она уже совсем было собралась выйти, как вдруг вспомнила о своем брате, сидевшем под замком на даче в Хаяме. Для посторонних он был глуп и безобразен, но все же в нем еще оставалась любовь к близким. Минако не забыла, как радовался брат, когда она к нему приезжала. Конечно, он не сможет понять ее горя, но его простодушие, его привязанность к ней облегчили бы душу Минако.
«Когда бы я ни пришла к моему глупому, доброму брату, он неизменно выказывал мне свою нежность и любовь». Было поздно, но Минако показалось, что она еще поспеет на трамвай, идущий в Юмото.
«Если даже я опоздаю на поезд в Йокосуку, можно будет переночевать в Кобудзу или в Одаваре», – решила она. Минако тихонько выглянула в коридор. Там никого не было, лишь девочка и мальчик – европейцы – спешили к себе в номер. Минако побежала по коридору. Она знала, что если в конце его свернуть влево, то можно выйти прямо на площадь, минуя главный подъезд. Пробежав коридор, Минако вихрем спустилась по лестнице, толкнула дверь на улицу. Но в это же самое время кто-то открывал ее снаружи.
Раздался возглас удивления, и Минако столкнулась лицом к лицу с теми, от кого хотела убежать.
– Мина-сан?
Мачеха была сильно удивлена и даже слегка растерялась. У Минако кровь застыла в жилах. Вся съежившись, она неподвижно стояла на пороге.
– Куда вы так поздно?
