Оскар ответил, что ему очень нужно повидать Маленького Джима.
Большой Джим сказал:
— Ступай-ка ты туда, откуда пришел, а нас, цветных, оставь в покое!
Оскар стоял, глядя из темноты на высокого худого негра, не зная, как объяснить ему, что он пришел не со злым умыслом, а как друг. И сердце его радостно подпрыгнуло, когда он услыхал из комнаты голос Джима:
— Ладно, па, я сейчас выйду, узнаю, что ему надо.
— Не смей выходить в этакую темень! Погоди, я возьму ружье.
— Не надо, па. Я его знаю. Он хоть и белый, но не страшный.
Джим показался из-за спины отца и нырнул в темноту.
— Чего тебе надо? — спросил он, дерзко глядя на Оскара, как всегда, когда разговаривал с белыми. — Что, тебе сегодня еще мало от меня досталось? — Он тихонько засмеялся. — Здесь ты, парень, на моей делянке. В этом месте твоя белая кожа тебя не спасет!
Оскар посмотрел через голову Джима на открытую дверь, где стоял Большой Джим и поблескивало ружье. Черт побери этих Килгроу! Почему они не ведут себя так, как полагается неграм вести себя с белыми? Ведь они даже не мулаты! Просто чернокожие— большие и гадкие. Да пошли они к черту! Он не станет просить у них помощи. Оскар повернулся и зашагал прочь.
— Погоди минутку, Осси! Все-таки зачем ты пришел? — Оскар остановился и с тяжело бьющимся сердцем посмотрел на Джима. А тот подошел к нему, тихо посмеиваясь, как всегда, когда ему было совсем не до смеха. — Что случилось, мальчик? — Он разговаривал с Оскаром таким тоном, будто он — белый, а Оскар — негр.
— Джим, Маленький Джим, Джим, — забормотал Оскар, — у нас дома была сейчас страшная драка. Мой па чуть не убил меня.
— Вечно лезешь драться. Видно, тебе так и хочется прослыть первым храбрецом!
Оскар не рассердился на Джима за его снисходительный тон, потому что почувствовал за ним нечто совершенно иное.
— Он напустился на меня за то, что я сегодня ходил с тобой купаться. — Оскар как будто забыл о своих ранах, пока говорил с Джимом, а сейчас снова почувствовал мучительную боль — стучало в висках, до головы и дотронуться было нельзя. — Погляди, как он мне голову расшиб! Наверно, убить меня хотел. — Джим стоял, не двигаясь с места. — Ты только погляди! — умолял Оскар.
Джим протянул руку и нащупал возле виска сгусток запекшейся крови.
— Ну чего же ты от меня хочешь? Что я, доктор, или полицейский, или еще кто-нибудь?
Оскар по голосу заметил, что Маленький Джим смягчился.
— Я думал, может, вы мне дадите немножко перекиси, скипидара или какого-нибудь другого средства и позволите сегодня переночевать у вас.
— Что ж ты не пошел к своим могущественным белым друз… — Джим умолк и пристально поглядел на Оскара. — Погоди, я поговорю с отцом. — И он пошел к крылечку.
Оскар ждал, стараясь уловить, о чем спорят шепотом Маленький Джим и его отец, томясь от тревоги, усталости, боли, не зная, что ему делать. И, тронутый их сочувствием, облегченно вздохнул, когда Джим, отойдя от отца, сказал ворчливым, незнакомым голосом:
— Ладно, Осей, заходи, что-нибудь сейчас придумаем
— Нет, погоди минутку, сын. Постой с ним немножко, — сказал Большой Джим. — Я пойду поговорю с мамой. Она хозяйка!
Оскару запомнились серьезные черные лица людей, которые хотели ему верить, но не могли, и нежные черные руки, смазавшие его раны, и густой горячий суп, успокоивший его, словно лекарство, и прохладная, беззвучная ночная тишина, когда он лежал на полу рядом с Маленьким Джимом. Ему удавалось забыться на десять-пятнадцать минут, а иногда на полчаса, но, проснувшись, он не мог понять, спал ли он или это ему казалось. Глаза его привыкли к темноте, и он даже различал коричневое армейское одеяло, разделявшее комнату на две половины: в одной спал он с Джимом и остальные ребята, в другой — Большой Джим и Мэйми Килгроу. Хоть бы заснуть! Или пусть проснулся бы Джим и можно было поговорить! В голове проносились миллионы мыслей. Все сегодняшнее казалось сном, а не явью: разве ему не снится, что он лежит рядом с неграми, дышит одним с ними воздухом, — он, белый человек, сын мистера Джона Джефферсона!
Оскар вспомнил, что однажды, когда он был еще совсем маленький, отец за обедом добродушно рассказал, как он только что пробил дырку в черепе одному нахальному черномазому, и мать спросила, зачем он убил его.
— Как зачем? — отвечал отец. — Только позволь кому-нибудь из этих черных скотов нагрубить белому человеку, мигом все выйдут из повиновения!
Один из старших братьев Оскара, Джон второй, сказал:
— Почему бы не сделать так: пойти и перебить всех черномазых и разом покончить с ними?
— Что? — расхохотался отец. — Хорошенькое Вдело! Тогда вся плантация за одну неделю развалится к дьяволу. Неужели ты думаешь, что можно заставить белую шантрапу работать так, как работают негры? Никогда! Вот поэтому и надо для примера наказать одного-двух черномазых, чтобы другим лодырям было неповадно. — Отец протянул руку и ласково потрепал Джона Второго по голове.
Оскар повернулся на бок, вглядываясь в фигуру Джима, лежавшего рядом с ним на полу. Джим, не просыпаясь, перекатился в его сторону, и Оскар почувствовал теплое дыхание чернокожего мальчика на своем белом лице.
Джим приоткрыл глаза и уставился на Оскара.
— В чем дело? Почему ты не спишь? Оскар вдохнул ночной воздух.
— Твоя семья очень хорошо отнеслась ко мне. — Пустяки. Наши ко всем хорошо относятся, — возразил Джим.
— Ну все-таки, пустили к себе в дом, приняли так, хотя я… Приняли, как сына… Я никогда этого Не забуду… — что-то сдавило Оскару горло.
Голос Джима вдруг потеплел:
— Слушай, Оскар Джефферсон, все это пустяки. Мои родители — христиане. Папа по-христиански относится к людям, и мама тоже. Но белому человеку он не верит — ни живому, ни мертвому, хотя, если какой-нибудь белый захочет сделать первый шаг, па будет только доволен. Но даже если бы папа и поверил белому, — в голосе Джима опять послышались суровые, резкие нотки, — он бы все равно держал ружье наготове.
Оскар слушал, стараясь запомнить слова Джима,
— Я вас отблагодарю за это когда-нибудь, увидишь!
— Не надо, Осси. Не в этом дело. Не надо нас благодарить. Довольно будет и того, что ты лишний раз подумаешь, прежде чем обозвать цветного человека черномазым, и зарубишь себе на носу, что белая раса ничуть не лучше черной. — Он говорил сердито и запальчиво, точно Осси собирался с ним драться. — Никогда не прячь руки в карманы, когда видишь, что линчуют негра! Словом, будь человеком, а не подлым, тупым крэкером! Оскар глотнул слюну.
— Мы товарищи, правда? Скажи, Джим, разве мы не можем быть с тобой товарищами?
— Я готов, пожалуйста, только знай: я такой же; как мой отец. Я держу ружье наготове. — Маленький Джим тихонько засмеялся, как всегда, когда ему было не до смеха.
Под утро Оскар Джефферсон проснулся. Спал он часа три или четыре подряд. Еще не начало светать, а из-за дома и с крыши — со всех сторон неслись громкие звуки пробуждающегося дня. Чирикали птицы, стрекотали сверчки и цикады, каждый по-своему приветствовал утро. Тявкали собаки, кудахтали куры, где-то вдали кричали петухи. Оскар и забыл о том, что бывает такой предрассветный концерт. Он словно впервые слышал его и дивился: как же так — ведь каждое утро до него доносились эти звуки, а он был глух. Сейчас все это казалось ему дивным рождественским гимном, и он не мог понять, что люди спят и не слышат его. Оскар посмотрел на Джима и угрюмо усмехнулся в темноте. Потом, пошатываясь, встал, захватил свои башмаки, вышел на крыльцо и, обувшись, спустился во двор за нуждой. Утренний воздух ласкал его усталое тело, проникал в легкие. Он смотрел на небо и глубоко, неторопливо вдыхал в себя прохладу, зелень, свежесть, новизну и чистоту зарождающегося дня.
