Должны прибыть две новые дивизии – какой-то проблеск надежды.
Обсуждаем сложившееся положение с главным врачом. Профессора Райнера внезапно отправили на родину в отпуск. Итак, я снова один отвечаю за всю хирургию. Главная тема разговора, естественно, обморожения. Для воинских частей нужно составить инструкцию по оказанию первой помощи при обморожениях. Сказать легко, но трудно сделать. Нам ведь так мало известно о сущности действия холода.
Шмидт устроил в Порхове лабораторию и исследовал целый ряд случаев обморожения. Он показывает мне все свои препараты. Мы рассматриваем их в микроскоп и обнаруживаем определенные закономерности.
Артерии находятся в состоянии сильнейшего сжатия – так, что небольшие сосуды почти полностью закрываются и просвет едва заметен. Крупные артерии конечностей сужены, в них очень мало крови. Очевидно, результат защитного процесса против переохлаждения организма. На наш взгляд, это невозможно объяснить по-другому. Под воздействием холода вены парализуются и закупориваются тромбами. Кровообращение в конечностях сильно затруднено или полностью нарушено, вероятно, при отогревании в ткани поступает недостаточное количество кислорода. Итак, нужно искать методы, чтобы снять спазм артерий. Это результат всех наших наблюдений и главная идея, на которой будет основано лечение.
В Порхове я сижу вечерами при свете свечей за своим грубо отесанным крошечным столиком и работаю над инструкцией для солдат. Густель вместе со мной, он как сумасшедший топит нашу печку в хибарке. Тепло приятно растекается по телу, прогоняя последние следы онемения. К счастью, свежесрубленные стволы берез сушить не нужно, они горят и так. Перед началом наступления на Россию этого не знал никто.
В тылу наконец-то появляются специальные госпитали для лечения обмороженных.
Дело Паукера
Иванам удалось прорваться далеко за Волхов и северную трассу. Разгорелись тяжелые бои за отсечные укрепления. Главный врач направляет меня туда. Весьма неприятная новость, поскольку лазареты находятся в ведении полкового врача Паукера.
Мы снова отправляемся в путь по направлению к Новгороду, в местечко с непроизносимым названием Сцеливиштичи. Там находится медико-санитарная рота, где было обнаружено семь случаев прижигания легочных ранений. По дороге страдаем от холода. Время от времени приходится останавливаться, чтобы отогреться. Меня мучают странные мышечные боли в ногах. По длинному бревенчатому настилу до самого Новгорода можно ехать только с небольшой скоростью, бревна и ходовые полосы полностью обледенели.
Прибыв на место, обнаруживаю тридцать очень тяжелых случаев: больных нельзя транспортировать. Приток обмороженных до сих пор не уменьшился. После совещания с хирургами было решено попробовать во время отогревания делать околоартериальную анестезию и блокировать нервные узлы.*[30] Преследуется двойная цель. Таким образом мы хотим не только добиться предварительного расширения сосудов для увеличения кровообращения, но и отключить нервные окончания сосудов, чтобы предотвратить любые вегетативные рефлексы в области обморожения.
Мое предложение основывается на секретном сообщении из России, попадавшем к нам в руки. Кукин и знаменитый хирург Федоров, который постоянно посещал хирургические конгрессы в Берлине, очевидно, добились успехов, применяя этот метод. Лериш, основатель хирургии симпатической нервной системы,*[31] тоже, по-видимому, успешно применял на практике такие блокады.
Разговор заходит и о прижигании ран. Меня сразу же ведут к только что доставленному молодому офицеру, которому в правую руку попал осколок гранаты. По распоряжению старшего полкового врача Паукера было сделано прижигание раны. Развилась тяжелая форма гангрены. Рука отекла и хрустит при надавливании. Но не только рука в опасности, под угрозой – жизнь этого раненого. Мы немедленно делаем операцию. Все ткани рассекаются и выводятся наружу, раны обрабатываются сульфаниламидом и оставляются открытыми. Может быть, нам еще удастся спасти руку.
Я посещаю полевой госпиталь в зоне дивизии подполковника Паукера. Он переместился на передовую линию фронта и находится в Чернове. Операционную пришлось разместить за церковным алтарем, где висит красивый старинный норманнский крест,[32] почитаемый как святыня. Чувствуется, что над операционной витают какие-то магические силы. Я глубоко тронут тем, что хирурги оперируют в освященном месте.
Раньше это подразделение возглавлял умный, честный хирург. Его сменили и перевели в другое место. Почему? Может быть, старшему полковому врачу не понравилось то, что он выступал против прижигания.
Во время осмотра меня сопровождает врач-ассистент. Многое вызывает недовольство. Например, молодой хирург при ампутациях оставляет слишком много мягких частей тела и большие кожные лоскуты. В результате этого глубокие ткани начинают гноиться. Я обращаю его внимание на эту ошибку, но, кажется, он не хочет ничего слушать. Его сопротивление очевидно. Также он не проводит никакого вытяжения конечностей при переломах, а просто загипсовывает сломанные конечности без вправления. На вопрос о причине недостаточного оказания медицинской помощи он просто заявляет, что не умеет пользоваться имеющейся дрелью.
– Раз мы умеем, значит, и вы можете научиться, – возражаю я возмущенно и требую, чтобы он немедленно все переделал.
Создается впечатление, будто он настроен против меня. Что здесь вообще происходит?
После осмотра станций мы направляемся в общую комнату подразделения и встречаем там нового начальника. Во время разговора звонит телефон. Капитан поднимает трубку и представляется. Я ясно слышу голос доктора Паукера. От возбуждения он так вопит, что до меня доносится каждое слово. Паукер объясняет начальнику, что я в его госпитале не имею права никому приказывать. Без него ничего не предпринимать.
– Передайте профессору, что он обязан доложить мне о своем прибытии.
Итак, дело ясное. Не ожидал! Ситуация накаляется, поскольку то, что позволяет себе здесь господин Паукер, я никак не могу принять. Он подрывает мой авторитет в своих подразделениях.
Сразу понятно, в какое неловкое положение попали хирурги. Они оказались между двух огней и не знают, как себя вести. Они полностью находятся под диктаторской властью полкового врача. Как консультирующий хирург я не обладаю командной властью, но на мне, и коллегам это известно, лежит огромная ответственность. Борьба идет не на жизнь, а на смерть.
Расстроенный и обеспокоенный, я сажусь в автомобиль. Мы возвращаемся обратно в полевой госпиталь в Сцеливиштичах, чтобы переночевать там. На дорогах лежит глубокий снег, Густелю приходится прилагать много усилий, чтобы проехать.
За закрытыми дверями мой старший ответственный коллега, в конце концов, не выдерживает и выходит из себя. От него я узнаю все подробности о прижигании.
– Представляю себе, как это болезненно и мучительно для раненых.
Он сразу соглашается:
– Этот метод нам просто навязали, мы применяем его лишь в крайнем случае, когда в поле зрения появляется господин дивизионный врач. В противном случае по возможности избегаем. При большом наплыве раненых у нас даже не остается времени на прижигание, поскольку этот метод требует больших затрат времени. На опыте мы убедились в том, что поверхностного наркоза или наркоза средней глубины недостаточно, чтобы во время болезненного прижигания ран добиться необходимого расслабления и отсутствия реакции. Эфир применять нельзя, так как велика опасность возникновения пожара. Поэтому часто мы просто вынуждены использовать хлороформ, который нельзя применять на раненых.
– Я очень благодарен вам за вашу искренность, коллега. То, что вы мне сообщили, чрезвычайно важно.
Ввиду тяжелых оборонительных боев к месту прорыва стягивают войска. На севере нужно блокировать противника. В предрассветных сумерках я выхожу на улицу и стою на морозе у обочины, утопая в снегу. Мимо проходит срочно вызванный пехотный полк, который должен подключиться к сражению. Полностью закутанные люди смертельно измождены. Они еле-еле плетутся друг за другом, спрашивая усталым голосом:
