Антропологические исследования помогли подвергнуть критике неверную логику тех, кто
утверждает, что универсальность тендерного различия или мужского доминирования так
108
или иначе естественна и неизбежна. Показав разнообразие культурных определений
мужественности и женственности и обнаружив культурное разнообразие в степени
тендерного неравенства, сравнительные исследования культур помогли нам преодолеть
ограниченность очевидных биологических императивов. В другом смысле антропологические
исследования жизни наших предков привели также к историческим возражениям против
биологической неизбежности. Возьмите, например, уже известные нам аргументы о том, что
мужское доминирование было естественным направлением развития обществ, занимающихся
охотой и собирательством. Напоминаю: благодаря превосходящей физической силе мужчины
естественно занялись охотой, в то время как более слабые женщины вынуждены были
оставаться дома и заниматься огородничеством и воспитанием детей. Четко и ясно — но, как
выясняется, исторически неверно.
Такое прочтение прошлого ищет историческое происхождение моделей, которые мы видим
сегодня. Но вот одно недавнее исследование предполагает, что мясо составляло довольно
малую часть человеческой диеты на заре времен, а следовательно, пресловутая охота не имела
особого значения. Мужчины изобрели оружие, и это было великое техническое достижение,
но оно ли позволило культуре развиваться (мужскими усилиями)? Оказывается, вероятнее
всего.» большим технологическим «прыжком» было изобретение перевязей, которые
придумали женщины с младенцами, что позволило им нести и ребенка, и продовольствие.
Может даже быть так, что вертикачьное положение людей зависело не от охоты, а от
изменений в процессе сбора продовольствия него хранения. Защитники «маскулинного»
развития человечества продолжают отстаивать роль охоты в формировании потребности
сообщества асоциальном (мужском) союзе для выживания сообщества, но ведь на самом деле
это выживание в буквальном и материальном смысле зависит, скорее, от связи матери и
младенца. Более точная антропологическая картина требует нашего признания, что женщины
были не просто пассивными и зависимыми производительницами детей, но активными
участниками технологического и экономического развития общества43.
Посмотреть на это по-другому предложила Элен Фишер. Она обратила внимание на
потрясающее сходство между современной американской культурой и ранними человечески-
ми культурами. Мы унаследовали как биологически естественную нуклеарную модель семьи,
то есть брак с одним
109
партнером в течение всей жизни, разделение дома и рабочего места — все это, по всей
видимости, является относительно недавними культурными изобретениями, характерными
для оседлых земледельческих обществ. С другой стороны, развод и повторный брак,
институционализированная забота о детях, женщины и мужчины, работающие одинаково и
дома, и вне его, — все это более типично для предшествующих им обществ охотников и
собирателей, существовавших в течение миллионов лет. Возможно, предположила Фишер,
после того как прекратился краткий эволюционный отдых, связанный с периодом
существования оседлых земледельческих цивилизаций, в течение которого доминировали
мужчины, войны и единобожие, мы возвращаемся к нашему «истинному» человеческому эво-
люционному пути. «Поскольку мы движемся назад к будущему, — пишет она, — есть много
причин полагать, что наступит равенство полов, которое присуще нам по праву рождения»44.
Если это звучит слишком сказочно, то существует школа феминистской антропологии,
которая идет еще дальше. Большинство антропологов согласны с заключением Мишель
Розальдо, что «человеческие культурные и социальные формы всегда находились под
мужским доминированием», или с Бон-ни Нарди, которая не находит «никаких свидетельств
