вставали на сторону рабочих. Они мечтали о революции, которая непременно лишит привилегированный класс всей его мишуры так же быстро, как Ленин лишил прав раздираемых разногласиями политиков из Временного правительства и окончательно разделался с пережитками царизма, когда большевики штурмом взяли Зимний дворец семнадцать лет тому назад.
«Русский эксперимент вызвал очень большой интерес в стенах университета», — заявил один старший преподаватель Сент-Джонз-колледжа в начале десятилетия[365]. Предполагаемая научная подоплека диалектического материализма как магнит притягивала ученое сообщество, в котором преобладали физики, биологи и химики, превратившие Кембридж в один из всемирных ведущих центров научных исследований. Одержимость научным рационализмом, сделавшая Кембриджский университет после первой мировой войны естественной площадкой для вербовки советской разведслужбой своих агентов, была в равной степени результатом как многовековой традиции радикализма, так и века расцвета науки. Кембридж самим своим существованием был обязан расколу. Он был основан группой духовных особ XIII века, порвавших с дисциплиной оксфордских академий, чтобы создать чосеровский «Кентербридж» в отдаленных низких болотистых местностях Восточной Англии. Гуманистические идеи философа Эразма Роттердамского, а позднее — лютеранских изгнанников из католической Европы сделали университет интеллектуальным оплотом английской Реформации. Замешенный на самоанализе пуританизм кембриджских выпускников, в том числе Джона Милтона и Оливера Кромвеля, помог заложить основу для появления таких рациональных кембриджских умов, как Исаак Ньютон, математический гений XVII века, который наметил научные границы современной Вселенной. Также из Кембриджа — полтора столетия спустя — Чарльз Дарвин пустился по дороге открытий, которая привела его к научному обоснованию происхождения видов. В знаменитой Кавендишской лаборатории университета опыты Дж. Клерка Максуэлла в середине XIX века в области электромагнитной теории открыли дверь исследованиям электрона Длс. Дж. Томсоном на заре XX века. — Накануне первой мировой войны Эрнест Резерфорд определил структуру атомного ядра, проложив путь своим ученикам — Джону Кокрофту и Э. Т. С. Уолтону, которые впоследствии расщепили атом в Кавендишской лаборатории накануне второй мировой войны и подняли занавес ядерного века.
20-е и 30-е годы XX века были золотым периодом для кембриджских ученых, чья всемирная репутация в период между войнами не могла не привлечь внимания Советского Союза, всеми силами стремившегося догнать в развитии передовую технологию, необходимую для построения социалистического рая для рабочих. Один из русских ведущих физиков Петр Капица приехал в 1930 году из Ленинграда для проведения своих исследований в Кавендишской лаборатории. Присутствие Капицы и других советских ученых, таких как Георгий Гамов, вместе с преподавателем экономики Морисом Доббом, коммунистом, способствовало тому, что среди кембриджских интеллектуалов распространилось мнение, что Ленин действительно — революционизировал роль науки в послереволюционной России[366] .
Именно вера в то, что новый век начался с «Красной зари», стимулировала марксистские взгляды ведущих членов кембриджских научных кругов, к которым принадлежали химик Дж. Д. Бернал, биохимик Дж. Б. С. Холдейн и физик П. М. С. Блэкетт. Просоветские симпатии этой мощной когорты ученых не могли не оказать влияния на учеников, которые участвовали в дискуссиях, проходивших в «Союзе», «Социалистическом обществе» и элитарных тайных обществах старшекурсников, таких как «Еретики» и «Общество Апостолов». По мере того как британская экономика неумолимо увязала все глубже в трясине «великой депрессии», многим ученым, укрывшимся в своих башнях из слоновой кости, было заманчиво верить московской пропаганде, убеждавшей, что капитализм обречен, потому что при нем наука служит узким интересам правящего класса. В противоположность этому в Советском Союзе революция, если верить пропагандистским утверждениям Добба, ликвидировала классы, чтобы наука действительно служила потребностям прекрасного нового, эгалитарного общественного строя.
«Политический климат этого периода был весьма благоприятен», — отмечал Орлов, тщательно выбирая общие выражения, в своем «Пособии», опубликованном в 1963 году. Он вспоминает, что, как показывает его опыт, «молодое поколение было восприимчиво к теориям освобождения и к возвышенной идее освобождения мира от зла фашизма и ликвидации эксплуатации человека человеком»[367]. Такая упрощенческая идеология превратила наивный марксизм многих юных мятежников из символа сопротивления деспотической дисциплине своих закрытых школ в горячую политическую преданность идее. Однако Филби и его товарищи были движимы не столько стремлением шокировать буржуа, сколько убежденностью в том, что они открыли некое разумное решение, обеспечивающее панацею от британского социально-экономического неравенства. Коммунистический эксперимент, по-видимому, давал им и всему их поколению надежду на то, что будущее все же можно создать на политических и экономических руинах, оставленных «Великой войной» и унаследованных ими от своих родителей.
«Быть диалектическим материалистом означает мыслить о вещах и нашем их восприятии не как о статических, жестких, вечных величинах, но как о чем-то изменяющемся, развивающемся, взаимодействующем», — заявлял Алистер Уотсон, блестящий ученый-исследователь из Кингз-колледжа в своей статье в «Кембридж ревю» в 1934 году. Он с вызовом превозносил «тактику Ленина, превратившего марксизм в «официальную философию», которую так ненавидят и бранят» [368]. Отчаянная защита коммунизма Уотсоном дает возможность проникнуть взглядом в образ мышления, который так пленил некоторые из самых блестящих аналитических умов кембриджцев его поколения. К числу других, пришедших к такому же заключению путем практического опыта, принадлежали Филби и его современник по Тринити-колледжу Дэвидч Хейден-Гест, сын члена парламента от лейбористов, который прервал изучение философии, чтобы своими глазами увидеть борьбу между фашизмом и социализмом. Отбыв срок тюремного заключения в Германии за участие в антинацистских демонстрациях, Хейден-Гест возвратился в Кембридж, чтобы завершить образование и провозгласить идеологию будущего. Ему выпала доля погибнуть за свою веру в Интернациональной бригаде во время гражданской войны в Испании, как и его обаятельному современнику Джону Корнфорду, который стал героем-мучеником для этого поколения кембриджцев. Другие, такие как Джимми Лиз, бывший шахтер, учившийся на профсоюзную стипендию и член-учредитель первой в Тринити коммунистической ячейки, прибыли в эти колледжи для молодых аристократов голубых кровей уже вдохновленные идеей коммунизма[369].
Так называемые «красные ячейки» Кембриджа, хотя в них, возможно, и входили обладатели партийных билетов, подобные Лизу, были «неофициальными», в том смысле, что они не подчинялись контролю со стороны штаб-квартиры КПВ на Кинг-стрит. Для членства в них не требовалось зеленого билета члена компартии Великобритании, что было важным фактором, который Филби было рекомендовано принимать во внимание, когда он составлял свой список потенциальных кандидатов для Дейча, Рейфа и Орлова. Филби говорил, что по возвращении в Лондон он составил список потенциальных кандидатур для вербовки, включавший семь фамилий. Сам этот список, очевидно, не был передан в Москву полностью, но, как нам известно, по меньшей мере двое из лиц, включенных в него — Маклейн и Бёрджесс, — были завербованы в то время, когда Орлов возглавлял лондонскую «нелегальную» резидентуру, — с июля 1934 года по октябрь 1935 года[370].
Согласно признанию Филби, он умышленно поставил фамилию Маклейна в начале, а фамилию Бёрджесса — в конце этого списка, основываясь на собственной оценке их потенциала. Маклейна он счел первым объектом для вербовки не только потому, как подчеркивал Филби, что они были старыми друзьями по Кембриджу, но и потому, что ко времени окончания им учебы в 1934 году Дональд был одним из самых активных членов своей подпольной университетской ячейки. К тому же у него были все шансы преуспеть там, где Филби потерпел поражение: в осуществлении намерения попасть на работу в министерство иностранных дел.
Дональд Дюарт Маклейн, несомненно, обладал всеми качествами будущего посла Великобритании. Атлетического сложения при росте 6 футов 4 дюйма, двадцати лет от роду, он был воплощением образа красивого молодого англичанина, когда с врожденным чувством собственного превосходства выходил из здания Тринити-холла, чтобы сыграть в матче по крикету за: команду своего колледжа. Наделенный природой поразительно красивой внешностью и этакой мальчишеской чувственностью с намеком на некоторую бисексуальность, Маклейн был также одарен тонким умом. Когда: во время своего посещения
