«Джон, по-моему, хватит ее мучить», — опять вмешался Гаррет уже более резко, и будь я проклята, если он не заставил этого чертового шотландца отвлечься. Я чуть не рассмеялась при виде этого.
«Вы согласились на это», — бросил Маколифф.
Бедный старый Гаррет съежился в своем кресле и буркнул:
«Да, но не надо же пережимать».
Маколифф, забыв про него, опять повернулся ко мне, чтобы повторить свой вопрос, но я ему не дала.
«Нет, — твердо сказала я. — Я ничего не слышала, потому что все время тарахтели лодки, и эти дураки кричали, что началось затмение».
Он подождал, не скажу ли я чего-нибудь еще, — старый трюк, — и воцарилось молчание. Мы с ним смотрели друг на друга.
«Ты мне все расскажешь, женщина, — говорили его глаза. — Все, что я захочу… и столько раз, сколько я захочу».
А мои глаза отвечали ему: «Нет, болван. Можешь сверлить меня своими гляделками, сколько тебе влезет, но я не скажу ни слова, пока ты сам не откроешь рот».
Мы просидели так, наверное, целую минуту; я уже ослабла и готова была сказать что-нибудь вроде: «Разве мама не учила вас, что нехорошо так долго смотреть на людей?»
Тут заговорил Гаррет — вернее, его желудок. Это был такой
Маколифф укоризненно посмотрел на него, но Гаррет только достал из кармана ножик и начал чистить ногти. Маколифф в ответ извлек из внутреннего кармана своего шерстяного (это в июле-то!) пиджака записную книжку, посмотрел что-то и сунул ее назад.
«Он пытался вылезти, — объявил он. — Я получил заключение».
Мне в бок будто воткнули вилку, в то место, куда Джо когда-то ударил меня поленом, но я изо всех сил старалась не показать этого.
«Неужели?» — спросила я.
«Да, — подтвердил Маколифф. — Колодец вымощен большими камнями, и на нескольких из них остались кровавые отпечатки. Видимо, он встал на ноги и медленно полез наверх. Это потребовало от него больших усилий».
«Жаль, что он так мучился, — я пыталась говорить спокойно, но чувствовала, что по спине у меня стекает пот — помню, я боялась, что он будет виден у меня на лбу, — Бедный Джо».
«Да, — глаза Маколиффа снова вспыхнули. — Бедный… Джо. Он ведь мог вылезти. Конечно, скорее всего, он бы все равно умер, но он мог вылезти. Что-то ему помешало».
«Что?» — спросила я.
«Ему разбило череп, — голос Маколиффа стал мягким, вкрадчивым. — Мы нашли у его тела большой камень, покрытый его кровью, миссис Сент-Джордж. Кровью вашего мужа. И мы нашли на нем микроскопические частицы фарфора. Знаете, что это значит?»
Раз-два-три…
«Это значит, что Джо разбил свои коронки, — сказала я. — Жаль. Не знаю, как Люсьен Мерсье сможет придать ему приличный вид для церемонии».
Губы Маколиффа приоткрылись, когда я это сказала, и я посмотрела на
«Да, — сказал он. — Да, это фарфор из его коронок. А теперь скажите, миссис Сент-Джордж, как, по-вашему, камень мог попасть в лицо вашему мужу, когда он был на краю колодца?»
Раз-два-три, мой милый пони.
«Не знаю. А вы что думаете?»
«Я думаю, что кто-то поднял этот камень и с большой силой и яростью бросил им в поднятое кверху лицо вашего супруга».
Никто ничего не сказал. Мне хотелось, очень хотелось как можно быстрее сказать: «Это не я. Кто угодно, но не я». Но я не могла — я снова была в смородине, и на этот раз колодцы поджидали меня повсюду.
Я сидела и смотрела на него, чувствуя, как предательский пот собирается у корней волос и медленно стекает по лбу. И он заметил это, он был приучен замечать такие вещи. Я попыталась вспомнить о Вере, о том, как она бы вела себя с ним, но эти его проклятые глаза не давали мне сосредоточиться. Похоже, этот докторишка воображал себя сыщиком-любителем из журнальных романов: потом уж я узнала, что он усадил в тюрьму человек десять с побережья. Я уже готова была открыть рот и что-то сказать, неважно что. Слышно было, как тикают часы на столе у Гаррета — скучный, пустой звук.
Но тот, о ком я забыла, — Гаррет Тибодо — опять подал голос вместо меня. Он заговорил беспокойным тоном, и я поняла, что он просто не может больше выносить этого молчания.
«Ну, Джон, я думаю, что Джо ухватился за этот камень, и тот…»
Гаррет пробормотал что-то неодобрительное, но док не обратил на него внимания. Он повернулся ко мне и сказал: «Ну, миссис Сент-Джордж?» — как будто уже загнал меня в угол. Но это было не так. Он мог надеяться на какую-нибудь мою ошибку, но за мной стояло трое детей, и я не имела права ошибаться.
«Я сказала вам все, что я знаю, — ответила я. — Он напился, когда мы ждали затмения. Я сделала ему сэндвич, думала, что он протрезвеет, но он стал кричать, потом схватил меня за горло, поэтому я вырвалась и ушла на Русский луг. Когда я вернулась, его не было. Я думала, он пошел к друзьям, как часто бывало. Но, похоже, он пытался выйти на дорогу через эти кусты. Может, даже искал меня, чтобы извиниться. Я этого не знаю… и так оно и лучше, — я печально посмотрела на него. — В ваших медицинских деталях можете разбираться сами, доктор Маколифф».
«Ваши советы мне не требуются, мадам, — красные пятна на щеках и на лбу выступали у него все сильней. — Но скажите: вы ведь рады, что он умер?»
«Господи, да какое вам дело до него и до меня! — воскликнула я. — Что вы ко мне пристали?»
Он не ответил, только взял свою трубку — руки у него немного дрожали — и снова начал набивать. Он больше ничего у меня не спрашивал; последний в тот день вопрос мне задал Гаррет Тибодо. Маколифф не задал его, потому что для него этот вопрос ничего не значил; но для старины Гаррета он значил много, как и для остальных островитян. Тут речь шла не о тюрьме, а о мнении людей.
«Долорес, скажи, зачем ты купила ему эту бутылку виски? — спросил он. — Что на тебя нашло?»
«Я надеялась, что он отстанет от меня, — ответила я. — Думала, мы мирно посидим и посмотрим затмение».
Я не плакала, но одна слеза все же скатилась у меня по щеке. Иногда я думаю, что только из-за нее я смогла остаться жить на Высоком — из-за одной маленькой слезы. Иначе меня бы выжили шепотом за спиной, и показыванием пальцем, и записками вроде: «Не хотим жить с убийцами». Меня трудно довести, но такие вещи могут довести кого угодно. Все это было и, может быть, еще будет, но записок было бы гораздо больше, если бы не эта слеза. И знаете — я ведь действительно плакала из-за Джо, из-за того, что шотландец сказал, как он мучился. Конечно, я ненавидела его за то, что он сделал с Селеной, но я никогда не хотела, чтобы он мучился. Я думала, что он умрет сразу, клянусь Богом.
Бедный старый Гаррет Тибодо был весь красный. Он достал из ящика успокоительное и протянул мне; наверное, боялся, что за первой слезой последует целый ливень. Он извинился, что они заставили меня перенести такое «болезненное мероприятие».
Маколифф только хмыкнул, услышав это, и вышел — выполз, точнее, и хлопнул за собой дверью
