возмездие. Вы загубили жизнь младенца, зачатого в грехе. Это ваша вина. Отныне вы знаете, что мне известно многое о вас, мон ами. Равно как и то, что я нахожусь поблизости. В прошлом письме я дал вам множество намеков. Alea jacta est****. Ваша свобода заканчивается там, где начинаюсь я. Напоминаю вам, Аннет, вы можете предотвратить, казалось бы, неизбежное, лишь взяв в руки 'перо'. И не забывайте, миссис Лоутон, но не сочтите за угрозу: 'Qui tacet – consentire videtur…*****' Искренне ваш, Эйс…' Aut Caesar, aut nihil* – или Цезарь, или ничто. Silencio** – 'тишина', с испанского. Solitudinem faciunt, pacem appelant*** – они создают пустыню и называют это миром. Alea jacta est**** – жребий брошен. Qui tacet – consentire videtur…***** – кто молчит, тот рассматривается как согласившийся. 'Боится лишь тот, кому есть что терять, мистер Эйс…' 6 декабря, 1973 года. Штат Мэн. Здравствуйте, Эйс. Всё то время, что получаю Ваши письма, я убеждаюсь в том, что вы невероятно наблюдательны и умны. И, думаю, для вас не будет секретом то, что мне очень тяжело было решиться на написание сего ответа. Но вы, наверняка, не знаете о том, что значит быть вдовой, матерью выкидыша, покинутой женщиной. Для вас это повод усмехнуться. Погладить себя по головке, наградить за необычайную проницательность. Все, что для вас игра, для меня – данность. Вы смеетесь над горем, будто это каламбур или хорошая шутка. Вы не представляете, что значит быть уставшей. Изможденной перманентной борьбой со всем, что произошло. Вы не знаете, каково это – смотреть на крохотные ручки мертворожденного ребенка. Не знаете, каким был ужас, в объятия которого вы меня любезно подтолкнули, прислав руку супруга. Пусть он изменял, пусть мы не могли иметь детей, но я была готова на все ради улыбки того, за кем я находилась, как за каменной стеной. Я солгала ему, переспав с другим. Но сказав супругу о том, что беременна, я поняла – жертвы были не напрасны. То был момент непередаваемой эйфории. Ты видишь, что твоя любовь расцветает, благоухает сильнее прежнего. Тяготы, связанные с невозможностью дать Джейсону ребенка, растворились. Не важно, каким образом. Не важно, на что мне пришлось пойти. Мой умысел был чист. Без самопожертвования победа кажется нереальной, когда стечение обстоятельств отбирает у тебя надежду на семейное счастье. И за содеянное отвечать мне и только мне. Вы хотите знать, боюсь ли я? Несомненно, меня пробирает дрожь, когда я вскрываю очередное ваше послание, Мистер Эйс. Но боится лишь тот, кому есть что терять. Подумайте, что осталось у меня? Память, которая выплевывает остатки воспоминаний о том, что когда-то я видела свет? Этим я боле не дорожу. Сердце разлетелось миллионами осколков. Все, что могло заставить меня почувствовать себя живой, было закопано на кладбище Монт Оберн. Со смертью ребенка погибла и последняя улыбка, сгинула последняя надежда. И что есть чудо, мистер Эйс? Это вещи, которые не укладываются в нашей голове. То, что не поддается осознанию. Таковым для моего покойного мужа являлось известие о моей беременности. Таковой для меня являлась любовь, которая не умещалась в строки. Я лишила мужа первого. Вы лишили меня последнего. Больше у меня ничего нет. Получается….есть лишь «мы». Я и прошу лишь об одном: сделайте то, что задумали, так, чтобы я не почувствовала боли, коей наелась до тошноты. Либо скажите чего вы от меня хотите. И покончим с этим… Аннет Лоутон… 'Ab altero expectes, alteri quod feceris' – Жди от другого того, что сам ты сделал другому. Публилий Сир. 13 декабря, 1973 год. Бостон. 'Наконец настал сей дивный момент, когда муза моя соизволила ответить. И как ответить! Calamitas virtutis occasio*. Честно говоря, миссис Лоутон, я уже подумывал о том, как буду расправляться с вами. Сами мысли приводили меня в неописуемый восторг: я вдыхаю аромат вашей остывающей кожи, кровь цвета аделаида, контрастирующая с вашими золотыми кудрями, россыпью усеявшими маренговую землю. Грудь Данаи Тициана, бедра испуганной нимфы. Рождение Венеры. Мне бы позавидовали сами Ботичелли с Байроном: Убита в блеске красоты! Да спит легко под вечной сенью, Да сблизят вешние цветы Над ней прозрачные листы И кипарис овеет тенью… ** И теперь, когда вы почтили меня своим бесценным вниманием, я просто не могу сделать вам одолжение и избавить от душевного недомогания раз и навсегда. Но я, как истинный джентльмен, обязан сдержать свое слово, данное вам ровно месяц назад. Я помогу. И согласитесь, Аннет, покончить жизнь самоубийством – это не про вас, слишком просто. Что тогда подумают остальные? Вы сдались, вы слабы, вы – никто. На надгробной плите так и напишут: 'Сгинула в стыде и бессилии'. Вы не способны на это, вы не хотите умирать. Ведь, если бы вы и впрямь желали этого, вы не утруждали бы себя ваянием письма вашему покорному слуге. Теперь вас пробирает любопытство. Забрезжил тот самый спасительный лучик. Отныне вы зависимы. А суицид – итог жизни бесхарактерной особы. Человека, неспособного на борьбу с водоворотом экзистенциальных проблем. Персоны, разумеющей, будто она часть системы, фрагмент мозаики, собираемой кем-то свыше. Вы же, дорогая моя, себя к таковым не относите. Равно как и я… Ах, да. Вернемся к помощи. Не надейтесь, что ваша жизнь моментально нальется пестрыми красками. Но обещаю, я сделаю все, чтобы на вашем лице вновь воссияла улыбка. Единственное условие, которое требуется соблюдать беспрекословно – это повиновение. И раз уж мы выяснили, что смерть вас не страшит, в случае нарушения единственного правила (чем, кстати, любил заниматься ваш покойный супруг, не берите с него пример) я буду наказывать вас через оставшихся близких вам людей. Ваша больная мать неожиданно перестанет принимать медикаменты, но не потому, что ей их не будут предоставлять, а потому что я зашью ей рот. А из вашего пса, подобранного три дня назад, я сделаю чучело и отправлю в Музей
