Естественной Истории, за что еще получу благодарность. Вы ошибались, Аннет, когда заверяли меня, будто вам нечего терять. Либо лгали. Прощаю первый и последний раз. Отныне, миссис Лоутон, придется думать о каждом шаге. Любое неверное телодвижение может оказаться роковым. Попытка заявить на меня в полицию – смертный приговор матери. Дорогу для вас стелить буду я. Просто идите. Письмо мое вы получите девятнадцатого декабря. Двадцатого декабря, в двадцать три ноль-ноль вы должны быть у Дома Лонгфелло в Портленде. Вам передадут нечто ценное. И не забывайте, Аннет, но не сочтите за манию величия: Dura lex, sed lex*** Искренне ваш, Эйс… Calamitas virtutis occasio* – бедствие дает повод к мужеству. Сенека. ** – отрывок из стихотворения Лорда Байрона, 'Убита в блеске красоты!'. Dura lex, sed lex*** – лат., Суров закон, но это закон. Эйс. Из воспоминаний… Memento… Я закрываю глаза. Тогда мне было двенадцать. И каждый раз, когда выглядывал из окна нашего двухэтажного дома, я видел всех этих детей, своих сверстников, которые беззаботно спускали свое время на игру в догонялки. Эван, спустись в гостиную! Я делаю вид, что не слышу. Один толстый мальчик сбивает с ног хрупкую девочку, на два года младше него самого. Я вижу, как он заливается смехом. Показывает на нее пальцем и кричит: «Сдалась! Слабачка!» Гнев. В такие моменты я терял контроль над собой. Эван! Я с кем разговариваю, животное?! Спускайся немедленно! Меня нет. Я планирую, как тот кабан будет молить о пощаде. Обостренное чувство справедливости росло и крепло с каждой секундой, проведенной в материнском доме. Я знаю, зачем она меня зовет. Она разбила пепельницу, которую мне предстоит заменить. Но сначала прибрать осколки и собрать миллионы окурков. Я сейчас поднимусь и надеру тебе задницу, сопляк! Не вынуждай меня! Девятнадцатый ухажер за три месяца тоже решил подать голос, будто он задержится здесь. Примеряет на себя роль отца. Считает, что тем самым он произведет впечатление на мою непросыхающую создательницу. Вскоре я буду вынужден разочаровать его, сказав, что двадцатый не за горами и ему придется покинуть прелестный двухэтажный дом, доставшийся нам от бабушки и являющийся объектом вожделения всего социального дна Бостона, приводимого сюда матерью. Что ж, от судьбы не уйдешь. Спускаюсь. – Ты оглох!? Мы должны ждать тебя вечность? Знаешь, что у матери болит спина, и не реагируешь! Собирай, пока Зак не наподдал тебе как следует! – клише, шаблон. Одна и та же фраза, в которой менялось лишь имя джентльмена. Я наклоняюсь, дабы собрать кусочки разлетевшейся по полу пепельницы. Я знаю, что будет дальше… Вот оно. Окурок вонзается мне под лопатку. Я чувствую, как плавится моя кожа, слышу, как смеется Зак. Из глаз потекли слезы. Но нужно прибраться. Жизнь в хаосе – не мечта, и только. Второй окурок. Неимоверная боль, но такая привычная. Такая родная. Они кидают в меня огрызки яблок: 'Перекуси, а то в обморок упадешь!', – Зак разошелся не на шутку. Ему нравится все происходящее. Еще бы. Какому алкашу не придется по вкусу действо, в котором он, унижая ребенка, сможет почувствовать себя настоящим мужчиной. Забыть о том, что он разлагающаяся масса, бесполезная, никчемная. Что в жизни не осталось ничего, кроме верной спутницы, до краев налитой вином, перебродившим до состояния чистого спирта. Если бы ты знал, Зак, если бы ты знал… Пол чист. Я унижен. Но лишь по их мнению. А значит, по мнению всего Бостона, ложившегося в двуспальную кровать матушки. Что я мог сделать? Убить их? Лишить жизни собственную мать, какой бы она ни была? Нет. На это я не был способен. Во всех этих семьях, где дети получают подарки вместо ожогов, поцелуи вместо ударов и едят настоящую пищу вместо огрызков, именно там воспитываются чудовища. Которые впоследствии, лишившись родительской любви, теряют контроль, полагая, что все наладится само собой. Когда близко осознание проблемы, просветление, они берутся за бутылку, или же шприц. Рождается очередной Зак. Большой ребенок, принимающий истинных детей за равных себе. Методично расправляясь с психикой подрастающих в такой обстановке отпрысков, они не представляют, на что обрекают себя в будущем. Они считают, что я все забуду? Что шрамы зарастут? Или из моей головы извлекут все воспоминания о пытках, которым я подвергался ежедневно? Глупцы. Но Зак исчез. А значит, сегодня будет новое лицо. Каково же было мое удивление, когда в дом вошел мужчина, одетый в серый атласный костюм. Широко улыбнувшись, он потрепал мои волосы и добавил: 'Привет, дружок! Меня зовут мистер Лоутон. А тебя?' 20 декабря, 1973 год. Штат Мэн. Портленд, Дом Лонгфелло. 23:01 'Дорогая Аннет. Если вы читаете это письмо, значит, выполнили мое требование и пришли в назначенное место в установленное время. В противном случае Эулалио, мальчишка-мексиканец, который стоит в данный момент напротив вас, готовый исполнить любую мою просьбу, скажем так, за конфеты, сжег бы послание, не передав его вам. Толпа рукоплещет. Eruditio aspera optima est*. Следовательно, это моя заслуга, не так ли? Вы уже обрели то, чего не имели никогда – пунктуальность. А значит, это моя победа. Незначительная, но возбуждающая. Одна из множества грядущих викторий. Ни камень там, где ты зарыта, Ни надпись языком немым Не скажут, где твой прах… Забыта! Иль не забыта – лишь одним…** Настанет момент, миссис Лоутон, и вы поймете, что все в этом мире не случайно. Пусть и неосознанно, но вы платите за каждый свой шаг. Бумеранг принесет с собой плоды некогда посеянных деяний. И небо падет на вас в тот час, когда придет время великого суда. Когда вы станете ненужной. Но сейчас – урок первый. Аннет, вы боитесь оказаться в неволе? Конечно же, боитесь. И клетка может оказаться вовсе не золотой, и в размерах не превосходить смирительную рубашку. Вы же хотите 'быть птицей, лететь туда, где нет мертвых, спастись'. Вздор. Вы лишь хотите убежать. В очередной раз избавиться от бремени, но помните: 'Hectorem quis nosset, felix si Troja fuisset?'***. Кто есть Аннет Лоутон без меня, вашего покорного
