сердито топнула ножкой.
— Каспер, ну, сколько можно? Совсем новый плащ!
— Неряха! — донеслось откуда-то из-под Толстика.
Аинэ вспыхнула от негодования и подскочила к Зезве.
— А тебя кто спрашивает, а? Хоть бы поздоровался, бирюк!
— Добрый день, сударыня.
— Ах, ты… — Аинэ аж задохнулась, всплеснула руками, затем поджала губы и демонстративно отвернулась. Зезва усмехнулся. — Каспер, я зашью, не волнуйся.
— Дочка, я ж тебе шаль привез! — вдруг просиял брат Кондрат. — Вот ведь я дубина, а?!
Инок принялся рыться в сумках. Зезва что-то пробурчал.
— Что ты там бормочешь, сын мой? Где ж она…ага, вот! Дочь моя, глянь, какая шаль! Каспер выбирал, между прочим.
Молодой Победитель смущенно отвернулся. Аинэ на мгновенье прижалась к покрасневшему юноше, затем с радостным смехом накинула шаль.
— Ох, теплая какая, дедушка Кондрат! Спасибо! Каспер, спасибо! Ну, что ты отворачиваешься?
— Ормаз с тобой, доча. Носи на здоровье.
— Я не отворачиваюсь…
Зезва снова заворчал, отвернувшись.
— Ну что еще? — возмутился брат Кондрат. — Почему ты опять недоволен, а? Дейла, вразуми заблудшего!
— Я говорю, холодно! — Зезва с мрачным видом передал поводья Толстика подошедшему молодому иноку. — Вы как знаете, а я — греться. Мне шаль мерить не нужно, клянусь дубом.
С этим словами Ныряльщик решительно направился в людскую, закутавшись в плащ. Каспер покачал головой, хотя в душе согласился с Зезвой — холодно нынче. Аинэ нахмурилась, переглянулась с отцом Кондратом, затем вздохнула, взяла огромного инока за руку, и они двинулись за Зезвой. Старательно собирающие снег монахи даже голов не подняли. Лишь один из них, совсем еще юный, блеснул белозубой улыбкой, провожая взглядом всю компанию. Но присматривающий за послушниками пожилой звонарь грозно сдвинул сросшиеся брови, и молодой монах еще усерднее заработал метлой. Снег усиливался.
Севдин повернулся к Гулверду. Поджал раздраженно губы.
— Неужели ты веришь в эти сказки, брат? Никакого гела в округе нет. Что за ересь, прости Дейла?
— Но я слышал вой, — настаивал Гулверд, опершись о посох.
— Так то волк! — воскликнул Севдин. — Развелось серых видимо-невидимо! Эры всё жалуются, то у одного овцу загрызет, то у другого, ага. Отец Андриа советовал облаву устроит, ну. Да как её устроишь? Глянь на погоду: вот-вот метель начнется! Я б на месте гелкаца и носа из берлоги не высовывал.
— Это верно, — улыбнулся брат Гулверд, поворачивая голову в сторону гор. — Но ты не гел. Что ж, брат Севдин, пошли?
— Идем, брат. Скоро трапеза.
Монахи спустились вниз, старательно пряча лицо от пронизывающего порывистого ветра. Но колючие снежинки все равно прорывались, кололись, обдавали ледяным дыханием. Двор уже опустел: даже суровый звонарь решил, что слишком уж строго в такую погоду гонять с метлами молодых послушников. Вот за ночь снега навалит, а с утречка можно и за работу взяться, во славу Ормаза. Главное ж не двор подмести, а веру и благочестие в труде смиренном укреплять ежедневно.
Ударил колокол. Размеренно и гулко, призывая к молитве. Несколько мгновений снежной тишины, и сквозь слабое завывание ветра донеслось стройное пение монахов.
Гулверд взял за руку Севдина. Толстый инок покорно вздохнул. Иногда Гулверд слишком навязчив. К тому же Севдин хотел поболтать с отцом Кондратом, интересно ведь, какие еще новости из Даугрема. Но перечить правой руке отца Андриа было бы не очень дальновидно.
— Как думаешь, брат, когда ожидать прибытия Виссария?
Севдин резко повернулся, впился взглядом в лицо Гулверда.
— Виссарий едет в Кеманы?! Когда, как…
— Если правдивы вести, что Влад Картавый собирается броситься в ноги Ламире, то Ашарский первосвященник обязательно явится сюда. Мириться.
— Мириться? — воскликнул Севдин. — Где ж он был раньше, когда лилась кровь в братоубийственной бойне?! Когда мы хоронили молодежь в Даугреме, а? Забыл, ты, забыл?
— Нет, — покачал головой Гулверд. Он вспомнил телеги с мертвыми телами молодых мзумцев, медленно тащившиеся по старой дороге у Даугрема. Плачущие женщины у калиток, сумрачные лица эров. И тряпки на лицах. Ормаз, дай сил забыть…
— Не ему ли наш настоятель столько писем писал? — гневно сжал кулаки Севдин. — Пусть, мол, утихомирит мятежников, люди ж гибнут почем зря! А он? А он?
— Кафедра во Мзуме, — покачал головой Гулверд, — считает, что ради спокойствия и умиротворения это необходимо.
Севдин ничего не сказал и молча стал спускаться по лестнице. Гулверд вздохнул и двинулся следом, кутаясь в плащ и чувствуя, как бежит из носа. Почему-то вспомнились оскалы каменных дэвов на въезде в монастырские земли. Монах поежился, теперь уже не от холода.
В трапезной было людно. Восславляя про себя обильный снегопад, молодые послушники шумно угощались в правой части помещения, с завистью поглядывая на столы слева, где важно восседали монахи. У старших иноков угощение побогаче, и мясо с вином тоже имеются. Не то что опостылевшая вяленая рыба и кукурузный хлеб. Хорошо хоть, пива отец Андриа не жалеет, особенно перед скорым постом…
Зезва глотнул вина, отставил стакан, прислушиваясь к беседе Каспера и отца Кондрата. Огромный инок в очередной раз доказывал, что настоящее пиво варят лишь в Орешнике, а все остальное — бурда и обман. Каспер, по своему обыкновению, вежливо соглашался, хотя и поглотил уже целых полкружки хмельного напитка — огромное для него количество. Ныряльщик улыбнулся и обратил взор на украшенное нехитрой резьбой окно, за которым валил снег.
— Как в сказке, сын мой, э? — подмигнул ему брат Кондрат, оставив, наконец, Каспера в покое.
— Как в сказке, — словно эхо, повторил Зезва, замечая, что монах уже смотрит ему за спину, а Каспер широко улыбается.
Аинэ, в новой шали, с убранными за шапочку длинными косами, присела на скамью рядом с Зезвой.