Деньги украл сопляк Шрун, а что он там наплел женщинам, мы не знаем. Если кто из вас попробует хоть пальцем их тронуть…
– Да ладно тебе, – миролюбиво сказал Курт. – Не заводись, ребята просто шутят.
– А что это ты орешь на нас? – в отличие от старика Олень мгновенно принял вызов и нагло уставился на сержанта. – Если ты думаешь…
– Помолчи, – подойдя к спорщикам, Ганс положил руку на плечо южанина. – Нечего затевать ссору из- за баб.
– Слушайте, вы, – проигнорировав злую ухмылку Оленя, молодой человек обвел товарищей ледяным взглядом. – Мессир считает, что деньги украл казначей, поэтому любой, кто обидит баронессу хотя бы словом, – Мориц взялся за рукоять палаша, – будет тут же наказан. Лично выпорю хама плетью. Я ваш сержант, в конце концов!
Олень громко захохотал, а на лицах остальных, за исключением Ганса, появились глумливые ухмылки. Фон Вернер понял: его слова мало что значат для стрелков. Вожаком он стал случайно и только по решению Хлонге, назначившего его командовать. Ему захотелось послать все к черту и выплеснуть накопившийся гнев, разрубив башку скалившемуся Оленю. Заметив, как перекосилось от гнева лицо Морица, пикинер поспешил стать между ним и южанином.
– Кончай собачиться, ребята, – сказал он громко. – Ганс прав: ни одна курва этого не стоит.
Аркебузер с фон Вернером нашли в себе силы промолчать, и перепалка закончилась. Но теперь, отдавая любой приказ стрелкам, Мориц ощущал досадную неуверенность в том, будут ли ему подчиняться. То, что благодаря фон Вернеру, наемники вышли из тюрьмы, уже забылось, а воспоминания о перенесенных вместе в море несчастьях могли только подлить масла в огонь. Ведь там, в раскачивающейся на волнах лодчонке, каждый глоток воды сопровождался алчными взглядами и ненавистью друг к другу. Все висело тогда буквально на волоске. Неосторожное слово – и в ход из последних сил пошли бы клинки. Похоже, сейчас они тоже были в одном шаге от смертоубийства.
На второй день погони отряду удалось сильно сократить расстояние, отделявшее его от беглецов. На одном из постоялых дворов стало известно, что лошадь Труди охромела. Пока казначей купил ей замену, а для этого пришлось съездить на соседний хутор, троица потеряла часов пять. Далее, миновав городок, где баронесса со спутниками останавливалась, чтобы пообедать, преследователи оставили тракт. Крестьяне, ковырявшиеся в поле, получив пару монет, рассказали, что видели, как несколько часов назад трое всадников свернули с дороги к Медвежьему замку. И показали едва заметную колею, уходившую в сторону поросшего густым лесом холма.
– Какой еще замок? – хмуро поинтересовался Хлонге. – Что за глупости. На карте здесь нет никакого замка.
– Медвежий, вашмилсть, - уставившись на свои босые, черные от земли ступни, ответил крестьянин. – Бывает, “берлогой” кличут.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что где-то за холмом, в глубине чащи есть деревянный замок. Когда-то там жил с двумя сыновьями некий рыцарь. Потом старый вояка, не дававший поборами покоя местным сервам и проезжим купцам, помер. А может, убили его, кто знает. Время было смутное: то крестьяне бунтовали, то бароны меж собой резались, села палили, то из Турша граф войной шел…
– Хватит болтать, – оборвал мессир. - Кто там сейчас живет? Дорога ведет до самого замка?
– Сыночки старого хозяина проживают, – промямлил серв. – А дорога заросла: нихто по ей не ездит. Да и чо ездить? Раз в год из «берлоги» за оброком в село нагрянут и все.
– Там лес кругом, – встрял другой. – Мне слуга из Медвежьего сказывал, шо от замка через весь лес тропа идет. Аж до самого Турша.
Фон Вернер поинтересовался, сколько будет до «берлоги», но крестьяне ничего вразумительного ответить не смогли. Один говорил, если пешком, то целый день, а конем, то хто его ведает: лошадок-то у них нет. Второй хлебопашец, сославшись на опыт покойного папаши, который, дескать, в замок пиво возил, утверждал, что на телеге полдня добираться. Но тогда за дорогой присматривали и чистили два раза в год: самосей рубили, бурелом с валежником собирали…
– Теряем время, – наниматель хмуро взглянул на клонящееся к закату солнце. – Скоро начнет темнеть. Эй, вы, – обратился он к крестьянам, – мне нужен проводник – к замку через лес дорогу показать. Плачу десять грошей.
К удивлению мессира никто из селян не вызвался в охотники. Оказалось, что хозяева Медвежьего замка гостей не любят и всем живущим поблизости холопам не раз наказывали, чтобы чужих не водили. Любой из мужиков, кто без разрешения совал нос в лес, получал пятьдесят горячих, а недавно монах- бродяжка как пошел в замок за милостыней, так оттуда и не вернулся. Кто теперь ведает, что с ним сталось…
В примостившейся у леса деревушке наемники снова попробовали найти провожатых. Поймали местного старосту, нескольких мужиков, а мессир повысил награду до целого талера. Все напрасно: идти к «берлоге» сервы отказались наотрез. На людей фон Вернера такое упорство крестьян произвело скверное впечатление. Если хозяева Медвежьего замка настолько нелюдимы, как они встретят непрошеных гостей? Вдруг беглецы нашли у рыцарей защиту? Неспроста же они туда свернули. Но, посовещавшись, мессир и сержант решили продолжить путь без проводника несмотря на зашедшее солнце.
– Потеряем дорогу – остановимся, – сухо сказал своим людям Мориц. – Наверняка казначей сделает привал на ночь.
Желая пробудить в стрелках рвение, Хлонге пообещал выплатить премию в случае, если до завтрашнего вечера, они поймают беглецов. По гольдгульдену на брата. Обещание несколько сгладило возможную опасность предстоящей поездки, но, въезжая в лес, стрелки охотно выполнили приказ изготовить аркебузы к стрельбе. Сам Мориц тоже снял притороченное к седлу ружье и, зарядив, зажег фитиль. Положив оружие поперек лошадиной спины, он поехал впереди колонны. Сзади по двое следовали остальные стрелки, затем мессир с телохранителями. Потом дорога, сильно заросшая деревцами, кустарником и ежевикой, раскинувшей колючие, цепкие плети, превратилась в тропу. Пришлось перестроиться и ехать дальше по одному.
К тому времени летний вечер успел смениться теплой лунной ночью, и в накрывшей лес темноте началась своя невидимая жизнь. Судя по обилию шорохов, звуков, издаваемых зверьем и птицами, места здесь были непуганые. Иногда в зарослях лещины, заставляя сердца биться чаще, вызывая из памяти рассказы о вервольфах, вспыхивали желтым чьи-то глаза. Гулко ухали совы, а разбуженные пришельцами птицы с шорохом и недовольным клекотом проносились над деревьями. Вскоре, чтобы не сбиться с тропы,
