стоит так смущаться: мы ведь друзья, – громко говорила она, по-видимому, желая, чтобы ни одно слово не прошло мимо ушей фон Вернера
– Идемте отсюда, здесь слишком много людей, – Алина повела казначея прочь, словно собачку. – Я желаю побыть с вами без чужих глаз и ушей.
Бросив на сержанта испуганный взгляд, Михель деревянно улыбнулся спутнице. Охваченный яростью, разбрасывая песок босыми ногами, фон Вернер догнал парочку. Больше всего ему хотелось вцепиться руками в шею сопляка. Но в последний момент он сдержался и почти спокойно окликнул:
– Госпожа баронесса! Не будете ли вы…
– Нет, – фон Раер даже не посмотрела на молодого человека. – Неужели вы не видите, что я занята?
– Алина! – не выдержав, Мориц шагнул к ней, протянул дрожащую руку.
– Оставьте меня в покое, – в голосе девушки слышалось раздражения. – Каков наглец!
Отвернувшись от назойливого ухажера, она ускорила шаг. В следующее мгновение растерявшийся Мориц был отброшен в сторону мощным толчком. Прошедший мимо здоровяк Гунар задел его твердым, словно камень, плечом. Оружия у стрелка при себе не было, и, побагровев от ярости, он, бессильно сжав кулаки, застыл на месте. Драться с таким великаном на кулачках – значило превратить себя в окончательное посмешище, слуга мог легко расправиться с фон Вернером. Или просто зашвырнуть его в реку. Даже будь у Морица меч, неизвестно, чем закончился бы поединок.
Не обращая внимания на униженного стрелка, приобняв служанку за плечи, Гунар медленно удалялся прочь. Шедшие впереди баронесса с казначеем уже скрылись за деревьями. Неожиданно Труди остановилась, что-то сказала своему ухажеру и быстро подбежала к окаменевшему от отчаяния сержанту.
– Моя госпожа просит вам передать, – затараторила служанка, – чтобы вы больше не пытались заговаривать с ней. Она не хочет вас видеть. А если попытаетесь докучать, то баронесса прибегнет к заступничеству вашего хозяина. Вот!
Выждав несколько мгновений, но так и не услышав ничего в ответ, Труди пожала плечами. Вернувшись к Гунару, обняла его за талию, и парочка пошла дальше. Ноги огорошенного Морица задрожали, он медленно осел на теплый песок. Удар, нанесенный Алиной, был настолько неожиданным, жестоким и бессмысленным, что молодой человек все не мог до конца поверить в случившееся. Казалось, его снова мучают страшные видения, как тогда в лодке посреди моря, когда они – шестеро выживших беглецов лежали на дне суденышка без глотка воды. К тому времени все остальные погибли от жажды: каждый день бегства в никуда трупы умерших товарищей выкидывались за борт, еще день-два и Мориц никогда бы не увидел земли.
«Может, это было бы к лучшему», – подумал он, ощущая, как сердце и мозг вот-вот лопнут от ревности.
Обе парочки давно скрылись из глаз, солнце зашло за верхушки елей, а молодой человек продолжал бессильно сидеть на пустом пляже. Гнев, отчаяние сменились тоской, и фон Вернер совершенно искренне проклинал тот день, когда его подняли из лодки на борт «Святого младенца». «Нужно было умереть, – он бездумно насыпал перед собой холмик из песка. – Зачем я был спасен? Для того, чтобы все время лгать?».
Он вспомнил, как, придя в себя, вдоволь напившись воды из жестяного ковша, долго шептался с еще плохо соображавшими товарищами. Они знали, что моряки – люди грубые и безжалостные – если на судне в открытом море начинается эпидемия, нередко отправляют больных за борт. Такое бывало не раз, и вряд ли для них сделают исключение, если узнают, от чего погиб в Заморье великий полководец.
Опасаясь расправы, Мориц наспех сочинил путанную и малоправдоподобную историю Последнего похода. Он рассказал ее шкиперу, потом остальным морякам. К его удивлению, им не только поверили, но и прониклись большим почтением. «Святой Младенец» шел в Гар с заходом в порт Вольного города Дамбурга, где их передали таможенной страже. Возвращаться к истине было поздно – чревато карантином, следствием, тюрьмой, – и, посовещавшись, стрелки решили придерживаться придуманной истории. Дороги назад не было.
Поднявшись, фон Вернер побрел к лагерю. Дышалось по-прежнему тяжело, а в груди поселилась тупая боль. В воспаленном мозгу лихорадочно бились мысли, словно мухи, попавшие в паутину. Нужно было срочно решать, что делать дальше, как поступить с обезумевшей Алиной. Впрочем, выходов было только два: вызвать на дуэль Шруна, или забыть обо всем.
Мориц представил, как рассекает палашом пополам голову казначея… Глупости! Никогда Михель не решится на поединок, а просто заколоть наглеца – обыкновенное убийство. За это полагается тюрьма, и мессир будет первым, кто постарается отправить туда свихнувшегося сержанта. Да не в сопляке дело, невозможно поверить, что Алина предпочла Морицу сына менялы, у которого еще молоко на губах не обсохло. Мориц зло захохотал, но тут же застонал от ярости.
Наверное, почему-то обидевшись, вздорная девчонка решила посмеяться над ним, а казначей подвернулся под руку. Чтобы больнее, сильнее задеть и унизить. Нужно выждать несколько дней, попытаться с ней объясниться. Один на один, без Труди и прочих свидетелей.
Войдя в лагерь, кивнув стоявшему на часах Гансу, фон Вернер увидел, что баронесса еще не вернулась. Он рассеянно глянул на готовившуюся в котелке похлебку, но снять пробу отказался. Потребовал водки у куховарившего Курта. Тот принес из повозки флягу, налил сержанту и, воспользовавшись случаем, себе. Не задумываясь, Мориц опрокинул содержимое кружки в глотку. С удовольствием ощутил, как выпивка огненной струйкой стекла в брюхо, а потом ударила в голову.
Курт протянул ему кусок хлеба и половинку сырой луковицы:
– Заешь.
Сопровождаемый двумя телохранителями мессира фон Вернер вошел в палатку. Поклонившись и приветствовав нанимателя, стал навытяжку, ожидая дальнейших распоряжений. Отступив на шаг, по бокам от него, словно две башни, возвышались слуги Хлонге. Казалось, они чего-то ждут. Краем глаза стрелок заметил, что на физиономиях здоровяков застыло напряженное выражение. На мгновение Морицу почудилось, что за его спиной замерли в ожидании команды «взять» два огромных пса. Он с тревогой и непониманием посмотрел на единственного человека, который мог отдать такую команду – мессира.
Опираясь правой рукой о крышку походного столика, Хлонге стоял в противоположном конце палатки. В его нарочито расслабленной позе, приторной улыбке, последовавшей в ответ на приветствие, фон Вернер
