цепь, как слева и справа, – из-за ближайших домов – к ним повалили люди. Три или четыре группы мгновенно слились в толпу: человек сто, не меньше. Из-под разномастных плащей проглядывали кольчуги, обшитые железной чешуей куртки. В руках топоры и пики, тесаки, у трех-четырех самострелы, кто-то держит пращи. На головах шапчонки и береты, только у нескольких железные колпаки-шлемы. Впереди, прикрываясь большими, сколоченными из простых досок щитами трое здоровяков в кирасах и с мечами. У одного – рыжие кудри до плеч – на панцире даже герб какой-то выбит: то ли львы, то ли собаки на задних лапах скачут. Судя по тому, как эти трое орут, а остальные к ним жмутся – именно они набежавшим сбродом и командуют.
– Какого хрена вам тут надо? – выкрикнул тот, что с гербами. – Слазь, у нас пешком ходят!
В толпе, подзадоривая самих себя, заорали еще громче, на чужаков посыпались оскорбления, но к остановившимся всадникам никто не полез. Видели, что у людей фон Швертвальда арбалеты, держат их наготове. Залп в двадцать болтов, и кто скажет, куда именно угодит стрела? В твоего соседа или прямо тебе в лоб? Такое соображение кого угодно остановит. Как-то сами собой воинственные ополченцы замерли шагах в сорока от приезжих.
Да и кроме арбалетов всадники вооружены не в пример лучше, чем ты сам и товарищи, что галдеть галдят, а первыми с места не двигаются. Каждый противник в кирасе, руки и ноги кольчужной сеткой затянуты, даже башмаки железные. А на головах шлемы с забралами. В такой 'колпак' если камнем попадешь, похоже, толку большого не выйдет. Говорят, у вояк головы, вообще, чугунные, хоть молотом по ней лупи – он только встряхнется и пойдет в ответ мечом рубить. Клинки-то у них знатные – длинные да тяжелые. Таким стукнуть, так черепушка, что твой глиняный горшок разлетится.
И кони у чужаков – здоровенные, все одной, черной масти – не хуже людей защищены. Головы и грудь вареной кожей прикрыты, со стальными пластинами. Попоны толстые, с кольчужной сеткой. Одни брюха открыты, да только пока до живота или ног такой скотины доберешься, тебя самого пять раз мечом достанут.
– Какого хрена? – снова заорал один из вожаков, но уже как-то потише. Видел, что люди напротив стоят не из пугливых, бывалые, да и хозяин у них – человек, похоже, совсем не простой. Вот рыцарь правой рукой своим махнул – вперед не лезть – а левой, так, чтобы и не каждый увидел, знак подал. Особый такой знак. О таких 'пальчиках', как их братцы-разбойники промеж себя называли, и в Веселых не каждому знать положено. Что уж о чужаках говорить.
– Рыжий, гля, – глазастый товарищ толкнул вояку с гербами. – Вишь, што нам…
– Вижу, – оборвал тот. – Да не похож он на нашего…
– А ну тихо, дети мои! – неожиданно перекрыв нестройный галдеж толпы, проорал чей-то могучий голос. – С дороги, дети мои! С дороги, говорю я вам, пни глухие!
Услышав знакомый бас, разглядев высокую фигуру в черном, подпоясанном веревкой балахоне, фон Швертвальд расслабился. Опустил левую ладонь на головку меча, стал смотреть, как вооруженный окованным железом посохом монах пробирается через толпу. Взывая к неразумной, возбужденной пастве, святой отец из Нищих братьев, подкреплял слова увещевания ощутимыми ударами. Какой-то ополченец, уязвленный и не разобравшийся, кто перед ним, замахнулся в ответ дубинкой…
– Хорош ударчик, – крякнув от удовольствия, заметил Курц, когда монах ловко парировал и с виду совсем легко коснулся своим 'оружием' виска смутьяна.
– Угу, – буркнул Херберт, проследив за рухнувшим верзилой. – Здоров папаша махаться.
Рыцарь же вспомнил, как однажды наблюдал за схваткой отца Николауса с тремя вооруженными бродягами из провинции. Похоже, там они перерезали не одну глотку и считали себя страшнее легендарного Брумана. Вместо того, чтобы по-хорошему договориться с годштадцами, начали, отобрав дневную милостыню у трех убогих калек. Те просили ее под монастырем Нищих Братьев, и отец Николаус, тогда еще кастелян, вступился за несчастных. Да так хорошо, что все трое чужаков через час навсегда в одном из заброшенных склепов с миром упокоились. Венк сам трупы относить помогал.
Тем временем монах пробился в первый ряд, что-то шепнул Рыжему и его приятелям. Мечи исчезли в ножнах, кто-то засвистел, и толпа начала распадаться. Брякнув, опустилась на землю цепь. Поверженного дурака, так и не пришедшего в себя, куда-то поволокли… Не прошло четверти часа, как все вокруг успокоилось, шум смолк, а вооруженные защитники Фляги разошлись. Будто их и не было.
– Чудеса да и только, – с восхищением сказал Курц. – Вы, папаша, словно настоящий архангел из Святого писания. Махнули дланью и расступилось море людское.
Подошедший отец Николаус громко хмыкнул. Смерил оруженосца суровым взглядом из-под косматых бровей, но ответил добродушно:
– Все ты переврал, щенок. Доброго здравия, мессир. Простите, что припоздал.
– Ничего, святой отец, – небрежно ответил рыцарь. – Вижу, людишки у вас волнуются…
– Эх, мессир, – искренне вздохнул монах, – как им не волноваться, когда вокруг такие дела начались. Чуете, как гарью несет? Говорят, люди канцлера чуть ли не половину Монашки уже спалили.
Кивнув, Венк тронул лошадиные бока шпорами, поехал вперед. Монах пошел рядом, стрелки, получив приказ Херберта, приотстали. Несмотря на воцарившееся спокойствие арбалеты не разрядили и зорко поглядывали по сторонам. И не зря: отовсюду на них зло пялились разбившиеся на кучки ополченцы. Нападения можно было не опасаться, но только благодаря шагавшему рядом с хозяином настоятелю монастыря. Отца Николауса в квартале знали сызмальства – пятилетним сиротой взял его к себе покойный глава обители Нищих Братьев. Обещался когда-то не забыть о пащенке старому дружку – вору и мошеннику, работавшему по рынкам в паре с женой. И вместе с ней закончившему жизненный путь от рук разъяренной толпы, поймавших супругов с поличным и забивших на месте, не дожидаясь появления стражи.
Сынок покойного оказался для настоятеля замечательной находкой: ловкий, смышленый, за нового отца готовый глотку перегрызть. Со временем быстро заматерел, вошел во все тонкости ночной и дневной жизни, а благодаря силе не раз своему 'папаше' жизнь спасал. Как от своих, что на место настоятеля метили, так и от чужих, от которых монастырскую казну не раз защищал. Нищие Братья, они, конечно, нищие, но только в имперской столице их больше двух тысяч. Народ им подавал охотно, особенно калекам, да только каждому место под солнцем требуется. Чтобы на кусок хлеба с мясом да кружку вина хватало. Издавна повелось, что распределением этих мест как раз настоятель монастыря во Фляге и занимался. За что получал пятую часть на нужды Братства. А потом следил, дабы убогих никто не обижал, споры любые решал. Бывало, и самого бургомистра с прево осадить мог. Дескать, вы вот с серебра и золота вилками окорока, да лососину жрете, а у людей, бывает, по три дня корки сухой во рту нет! Побойтесь Господа, он-то все видит, все помнит!
Что и говорить, умел пристыдить власть имущих старый настоятель. Не внемлете словам человеческим, так Бог вас делом покарает. А Господь к молитвам святого отца прислушивался, не оставлял убогих. Бывало, и неразумных наказывал: у того прево, что до нынешнего служил – во время грозы в загородный дом молния попала. Такой пожар сразу начался, что все имение заполыхало – к утру одни дымящиеся головешки остались.
Свой дар убеждения покойный настоятель и будущему преемнику сумел передать. С кем надо познакомил, во все тайны посвятил, а, чтобы власть, как светская, так и церковная, свысока на нищего собрата не глядела, в паломничество отправил. В одном черном балахоне, с миской для подаяний. Взяв посох, босиком пошел отец Николаус прямиком в Святой град. Ко двору верховного первосвященника, раба рабов Божьих. Путешествие у бывшего воровского отродья чуть ли не год заняло, много он в пути всякого натерпелся, но оправдал выбор настоятеля.
Добрался в конце концов нищий брат в святую столицу мира и вместе с другими паломниками у Великого понтифика край облачения поцеловал. Причем тот простого нищеброда из других выделил, записку от годштадского настоятеля прочитал. В ответ словесно обласкал, грехи простил и на будущее благословил. Потому что был у правителя Святого града глаз наметанный, ум острый, и ничего в своей жизни он просто так не делал. Вот и заполучил в лице Николауса еще одного преданного человека. Только воспользоваться им толком не успел – скончался Великий понтифик через два года.
Паломник же в Годштадт вернулся и вскоре настоятелем стал, так как его приемный отец той же зимой почил в бозе. Много чего с тех пор произошло, не раз отец Николаус себя мудрым и благочестивым мужем показал. Больницу для хворых всякими болезнями при монастыре пристроил, чего ранее не было. Приют для незаконнорожденных младенцев открыл. Уж лучше пусть сирот при живых родителях монахи
