ребёнок вцепился в стенки утробы другого ребёнка он был вероятностью а теперь он парень избитый ублюдком он провёл лучшие годы жизни в приюте а Уэллс живёт — жил — на свободе я чувствую лагер в животе дешёвое пойло из общественного клуба специальный лагер лайт и горькие сырные рулеты на прилавке месиво из резаных томатов сок течёт сквозь хлеб струйка лагера по бокам кружки и брызги на стене стоянки вспышки в голове русская проводница обнажена мы едем через весь мир местная девушка отворачивается от зеркала милая женщина и мои лёгкие готовы взорваться стою на дне канала подмётки десятидырочных мартенов тащат меня вниз я столько работал ради этих ботинок делал полки для этой мудацкой обезьяны он считал меня дерьмом я вырвался оттуда стал работать на себя я тону раздуваюсь распухший труп это настоящее как тогда я боролся за жизнь с собственным братом пуповина скрученная в материнских водах мой близнец запутался в собственной пуповине и на этот раз я отказываюсь от борьбы хочу умереть с ним чтобы у обоих не было имени отправиться в печь вместе и ладно Смайлз а вот моя собственная плоть и кровь но я должен умереть чтобы всё было правильно нож входит в Уэллса и прикол в том… это был не я… я правда не расчленял его, временное помешательство и попытка самоубийства, я не псих, я ничего не делал, не хотел его убивать, просто сделал то, что считал правильным, разновидность правосудия, я отталкиваюсь тянусь рвусь на поверхность каждую доли секунды думаю, что почти сдался перед глазами пятна.
Лёгкие требуют кислорода с хрипом глотаю воздух плыву назад, кашляю, выблёвываю воду, ищу протянутую руку, её нет, во второй раз пытаюсь сам, лежу на длинной траве, острые лезвия пронзают голову, отхаркиваю воду, пытаюсь отдышаться.
Облака разлетаются, и прорывается свет. Солнце накрывает меня и согревает кожу. Я смотрю на длинный след самолёта в небе. Дыхание успокаивается, постепенно прихожу в норму. Ищу в воздухе мелодию, тишина. Музыки нет. Люди быстро забывают, а мне надо запомнить, что я чувствовал в канале. Воспоминания гаснут, я убил человека или думал, что убил, но я его не резал. Ничего не понимаю. Надо вспомнить, что он делал, если я хочу и дальше чувствовать себя человеком. Надо знать, что ты всё сделал правильно. Жизнь слишком хороша, чтобы отказаться от неё, а вдруг в небесах нет музыки, если надо вечно гореть в аду, чтобы услышать приличную мелодию, жить рядом со Сталиным, Гитлером и этим пиздоблядским говнюком Мао, и транссибирский экспресс за тобой не приедет. Быстро одеваюсь, пока та женщина не вернулась и не увидела меня, а то напряжётся и вызовет полицию, пошлёт за водолазами и соцработниками, приедут люди в белых халатах, шприцы наполнены, иглы готовы.
Иду к дороге, Майор сидит на стене, на другой стороне. Он всё знает, что происходит в городе. Наверняка это он был с ножом, сбит с толку решением суда, мальчик без отца, сын коппера с врождённым чувством правосудия, стоит у стола и режет слизняков. Он улыбается и кивает. Он читает мои мысли. Знает, о чём я думаю. Он, наверно, ходил в патруль и видел, что случилось. Не хочу знать подробности. Когда я вернусь, первым делом постираю и почищу одежду, пойду в паб и напьюсь. Отворачиваюсь от Майора, ищу мелодию, но слышен только гул проезжающих грузовиков, если бы я умер в канале, когда был ребёнком, если бы меня утянули на дно ботинки, кожа начищена кирпичом до сверкания, я бы пропустил всё, что было потом. Я выжил, а мой брат умер. Он был мертворожденный. Ему не дали имени. Смайлз сошёл с ума. В их смерти нет моей вины. Уэллс случайно напал на нас. Если бы я сейчас утонул, я не смог бы вечером пойти к Саре, я бы не узнал, что будет дальше.
Иду по дороге, минарет и купол мечети — прямо справа, слева — тюрьма спряталась за пабом, собачьи бега давно в прошлом, теперь там полки с белыми консервированными помидорами, консервированная морковь и горох, консервированные груши и яблоки, консервированная свинина и рыба, рабочие ломают асфальт у подножия железнодорожного моста, жёлтые каски, сладкая вонь дизеля в воздухе. Кто-то гудит в гудок на другой стороне дороги. Смотрю, вижу, Дэйв тормознул у автобусной остановки, машет мне из окна. Я хочу пройти мимо, хочу остаться один, но он начинает кричать, и рабочие оборачиваются. Перелезаю через забор, перехожу через рельсы и жду промежутка в машинах, дым летит мне в лицо.
Пассажирская дверь открывается, я залезаю внутрь.
— У тебя чего волосы мокрые?
Он не ждёт ответа, включает поворотник и осторожно трогается, грузовики несутся мимо. Появляется просвет, и он давит на газ.
— Ты полный мудак, так бездарно слить им своё имя, — говорит он. — Отпечатки пальцев на значке, и полумёртвый Уэллс. Он тебя сдал. Они дали тебе пять лет, учитывая, что ты уже сидел. Может, добавят. За то, что воткнул в него значок.
Он смеётся и стучит по моей голове костяшками пальцев.
— Ебучий тупой мудаГ. Машины еле ползут.
— Ты правильно тогда задвинул про расчленёнку. Мы доезжаем до верха моста.
— Пришлось доделывать твою работу. Зря ты бросил дело на полдороге. Я тоже не резал ему голову. Это всё брехня. Ничего, прорвёмся. Он, по-любому, был ублюдком.
Дэйв говорит сам с собой.
— Хорошо, что я пошёл за тобой.
Дэйв хороший друг, лучший в моей жизни. Он смеётся долго и от души.
— Мы братья, ты и я, мы как братья.
Он тянется ко мне и вкладывает мне в ладонь значок. Я смотрю на вырезанные из газет буквы, складывающиеся в «GOD SAVE THE QUEEN», вспышка света во всё небо, в мире, который превратился во вспышку света много лет назад. Дэйв убирает звук на магнитоле, но я всё равно слышу «Во имя отца»[51] Black Grape. Прибавляю громкость, и колонки дрожат от сильного голоса.
Дэйв убил человека. Из-за меня порезал его на куски. Полиция ищет бродягу, чужака, маньяка, который убивает просто так.
Я бы не вынес тюрьмы, запертый в вонючем блоке, потеряв даже искру свободы. Так жить нельзя. Я лучше бы повесился, чем гнить в тюрьме. Дэйв спас мне жизнь.
Небо располосовано следами от самолётов, летящих в Хитроу, загорелые пассажиры смотрят вниз, на стёкла, кирпичи, улицы нашего города, людей не видно, едут игрушечные машины. Дэйв вжимает педаль, и мы несёмся под уклон, чистый золотой купол мечети сияет в солнечном свете, небо расчистилось, мы смеёмся, изображаем растаманский вокал из песни, бумканье баса уносит всё в прошлое.
Впереди загорается красный, мы тормозим, пересекаем развязку, наш светофор, мы ускоряемся, дорога впереди пряма и пуста.
Хорошо быть живым, что бы там ни говорили, и если вдуматься, в нас нет ничего особенного, два простых парня, пытаемся совершать правильные поступки, плывём по течению, но с широко открытыми глазами. Просто живём.
Примечания
1
Воздушный рис.
2
Slough — слово по совместительству имеет ряд бесподобных значений: «топь», «депрессия», «короста»… Английское чувство юмора в действии.
