Сжав мою руку, она порывисто произнесла:
— Не спрашивай. Придет день, и ты узнаешь, обещаю.
Чтобы отвлечь ее, я остановил прохожего — респектабельно одетого молодого клерка — и спросил у него дорогу.
Он явно удивился:
— Орчард-стрит? Да, знаю. Это на Чертовой Лужайке.
Матушка посмотрела на меня испуганно, но я отвел взгляд.
— Не скажете ли, как туда добраться? — спросил я.
— Ступайте прямо, потом направо, а дальше — по запаху. Дойдете даже с завязанными глазами.
Я поблагодарил молодого человека, и мы с тяжелым сердцем двинулись дальше.
— Почему он так назвал это место, хотела бы я знать, — уныло проговорила матушка.
Я не отозвался, так как чувствовал, что знаю ответ, и вскоре он сделается слишком очевиден. И я был прав, потому что улицы становились все беднее и обшарпанней, а густая предательская вонь — все заметней.
Глава 35
Чертова Лужайка находилась там, где была в то время западная окраина города — за нею простиралась пустынная, болотистая местность, известная как Ладные Домики, а дальше — заброшенные Четыре Поля. К востоку располагался Вестминстерский дворец и старинное аббатство; тамошние помощник игумена и капитул владели Чертовой Лужайкой с времен, к которым относятся самые ранние исторические записи; на заповедных землях аббатства она и была создана.
Орчард-стрит, до которой мы вскоре добрались, была одной из главных магистралей этой несчастной округи, и хотя в свое время на ней были построены очень красивые дома, уже много лет тут селилась беднота. Разбитые окна были затянуты бумагой или заткнуты соломой, парадные двери отсутствовали, сточные желоба и трубы как попало болтались на стенах, из-под свесов крыш торчали пучки травы, с самих крыш тут и там осыпались шиферные плитки. День Уже клонился к вечеру, но улица выглядела хмурой и брюзгливой, словно накануне загулялась и теперь мучалась похмельем.
47-й номер обветшал чуть меньше, чем соседи. Парадная дверь стояла открытой, и мы, изучившие уже обычаи бедноты, вошли в темный холл и постучались в первую дверь слева.
Вскоре дверь чуть приоткрылась, и из нее высунулся плохо одетый мужчина.
— Что вам угодно?
— Мы ищем молодую леди, мисс Квиллиам, — сказал я. Дверь захлопнулась, мужчина с кем-то разговаривал. Потом он вновь высунулся в щель и бросил:
— Сзади, третий этаж.
Поднявшись по изношенной лестнице, где не хватало ступеней и шатались перила, мы постучали в указанную дверь, и я с радостью услышал знакомый голос:
— Входите, прошу.
Я толкнул дверь, и мы очутились в большой комнате с высоким потолком. На улице сияло солнце, но в два больших окна почти не проникало света: в одном часть стекол заменяли тряпки, другое было прикрыто ставнями. В просторной комнате многое напоминало о ее славном прошлом: стены были заделаны темными деревянными панелями, вокруг окон, дверной рамы и в углах потолка имелись тонкие лепные украшения. Но ее теперешняя обстановка (голые доски пола, скудная мебель), пусть чистая и аккуратная, красноречиво свидетельствовала о бедности обитательницы.
У не закрытого ставнями окна сидела женщина в простом сером платье; когда мы постучали, она, судя по всему, шила, а теперь опустила работу и посмотрела на нас. Подойдя ближе и разглядев ее, я едва узнал в ней красивую молодую женщину, с которой виделся меньше года назад. Лицо осунулось и побледнело, глаза сделались больше. Мы рассматривали друг друга, и она как будто тоже меня не узнавала. Она не двигалась с места, мы вошли в комнату.
— Джон! — вскричала она. — Джон и его матушка!
Голос был тот же самый, и когда я его услышал, в голову хлынули воспоминания о летнем дне в Хафеме.
— Идите сюда, — позвала она.
Я подошел, она отложила в сторону работу, взяла меня за руки, склонилась и поцеловала.
— Надеюсь, ты не такой большой, что тебя и поцеловать нельзя. И все же ты очень повзрослел, я тебя не сразу узнала. Рассказывай быстрее, нет ли новостей от бедной Генриетты?
Я поведал о нашей последней встрече, о словах Генриетты, что ее посылают в Брюссель.
Мисс Квиллиам вздохнула:
— Монастырская школа! Но, по крайней мере, не дома. — Она взволновалась: — О чем я только думаю! Совсем забываю о приличиях.
Она обернулась к матушке и протянула ей руку. Матушка взяла ее руку, чуть поколебалась, глядя ей в лицо, потом обняла ее и разрыдалась.
— Дорогая, теперь вам нечего бояться, все будет хорошо, — приговаривала мисс Квиллиам, словно обращалась к младшей; ее глаза участливо смотрели на меня поверх матушкиного плеча. Я одновременно гордился тем, что имею такое знакомство, и стыдился за поведение матушки.
— Наконец-то мы нашли друга! — вскричала матушка.
— Да-да, у вас есть друг, — заверила ее мисс Квиллиам, бережно усаживая рядом с собою. — Какой же умница Джонни, что нашел меня! Я так удивилась, когда получила ваше письмо. — Она посмотрела на меня: — Как ты умудрился меня найти?
Я гордо ответил:
— Через клерка в центральном лондонском бюро найма.
Она бросила странный взгляд, словно хотела что-то добавить. Потом воскликнула:
— Но вы так много прошли и, наверное, проголодались! Позвольте вас чем-нибудь угостить.
— Мисс Квиллиам, — начал я, осматриваясь и раздумывая, как бы деликатней высказать свою мысль, — я вижу, что вам живется туго, а мы так просто нищие. У нас за душой всего четыре пенса.
— Тогда я много вас богаче. — Улыбнувшись, она добавила: — Почти в двести сорок раз, ведь у меня имеется три соверена и несколько шиллингов. Этого хватит на всех.
Я видел, как устала и проголодалась матушка за этот утомительный день, как загорелась она надеждой, найдя нового друга, и не стал протестовать.
Оставив матушку сидеть у окна, мисс Квиллиам направилась в другой конец комнаты; при этом я заметил, какая она худенькая, совсем тростинка. Пройдя всего несколько шагов, она, к моему ужасу, пошатнулась и едва смогла вернуться на прежнее место.
Она морщилась, однако увидев, как мы испуганы, принудила себя улыбнуться:
— Я была больна, но теперь уже выздоровела и даже забыла о том, что плохо держусь на ногах.
— Я приготовлю чай, — сказал я. — Скажите, где что лежит.
Она согласилась, и, следуя ее указаниям, я вскипятил чайник в уголке огромного камина, где было собрано в кучку немного угля, и, пока чай заваривался, поджарил несколько тостов. Больше из еды и питья в доме ничего не было, за исключением кувшинчика молока и еще одного глиняного кувшина.
Позднее, за едой, мы с матушкой, отвечая на расспросы мисс Квиллиам, поведали ей в сжатом виде всю нашу историю, не упуская ничего важного, — разве что никто из нас как будто не счел необходимым упомянуть о документе, за которым охотятся некоторые люди. Я чувствовал себя отчасти виноватым за недоверие к другу, но разумным представлялось в любом случае держать язык за зубами.
Я заметил, что мисс Квиллиам ест очень мало, но, пока мы с матушкой еще угощались, она попросила меня:
— Не будешь ли ты любезен принести с каминной полки тот кувшин и стакан, что стоит рядом?
Я выполнил ее просьбу, и она отмерила немного себе в стакан со словами:
