Девушка и призрак

табличку «Старый дом викария».

Старый дом викария.

Интересно, это тот самый викарий? Ну, отец Стивена? Значит, и сам Стивен там жил.

С любопытством заглядываю через изгородь. Большой серый дом, несколько припаркованных машин. На крыльце толпятся люди.

Дом окружен вековыми деревьями и зарослями родендронов, в глубине сада виден покосившийся каменный сарай, видимо, именно там Стивен писал картины. Так и представляю крадущуюся по дорожке босую Сэди, глаза ее сияют в лунном свете. А место и вправду живописное. Словно явилось из прошлого века. Интересно, Сэди тоже…

Нет. Я же с этим покончила. Поиски прекращены.

А что, если…

Глупости. Только не здесь. С ее-то чувством собственного достоинства. Она же говорила, что никогда не гоняется за мужчинами. Какой смысл торчать в доме того, кто разбил ей сердце. Дурацкая идея.

Но рука уже сама толкает калитку.

Это самая, самая, самая последняя попытка.

Направляясь к крыльцу, я лихорадочно придумываю ответ на вопрос «Что вы здесь делаете?». Версия с потерявшейся собакой не годится. Может, я интересуюсь старыми домами викариев? Или я студентка архитектурного факультета? Точно! Пишу работу «Жилища религиозных деятелей». Учусь в Биркбеке.[24] Нет, лучше, в Гарварде.

Собираюсь позвонить в старый звонок, но тут вижу, что дверь незаперта. Воровато озираюсь, осторожно толкаю дверь и проскальзываю в холл. Старинный наборный паркет, стены обшиты деревянными панелями. О… Прямо напротив двери массивный стол, заваленный бумагами, а за ним сидит женщина с короткой стрижкой.

— Здравствуйте, — она ничуть не удивлена, — вы на экскурсию?

Экскурсию? Наконец-то повезло! Могу ходить где хочу, без всяких объяснений. Вот уж не знала, что столько людей желают осмотреть дом викария.

— Конечно. Сколько это стоит?

— Пять фунтов.

Пять фунтов?! Да это грабеж.

— Возьмите путеводитель, — предлагает она, и я машинально беру буклет и быстро направляюсь в гостиную: сплошь диваны и ковры.

— Сэди? — шепчу я. — Сэди, ты здесь?

— Здесь Мелори, должно быть, проводил вечера.

Я вздрагиваю и оглядываюсь. Это служительница последовала за мной.

— А, ясно… Очень мило. Пойду, пожалуй, дальше. — И я спешу в прилегающую столовую, которая напоминает театральные декорации из пьес, посвященных началу века. — Сэди?

— Это семейная столовая…

Вот привязалась. Я что, не могу осмотреть дом викария без сопровождающих? Подхожу к окну. Люди, которых я видела на крыльце, теперь бродят по саду. И никаких следов Сэди.

Это тоже идиотская идея. Ее нет и здесь. Что Сэди делать в доме парня, разбившего ей сердце? Поворачиваюсь с намерением покинуть дом и чуть не врезаюсь в служительницу.

— Вы, наверное, поклонница его работ?

Работ? Чьих работ?

— М-м-м… вроде того, — поспешно соглашаюсь я. — А как же. Большая поклонница. Просто огромная. — Заглядываю в буклет. Заголовок гласит: «Добро пожаловать в дом Сесила Мелори». Ниже изображение каких-то скал.

Сесил Мелори. Он, кажется, известный художник. Может, и не Пикассо, но я точно о нем слышала. А он-то здесь при чем?

— Значит, Сесил Мелори жил здесь? — спрашиваю я.

— Ну разумеется, — удивляется она. — Поэтому дом реконструировали и превратили в музей. Он жил здесь до двадцать седьмого года.

До двадцать седьмого года? Вот это да. Если он здесь жил, Сэди наверняка его знала. Они могли общаться.

— Он был другом сына викария? Стивена Неттлтона?

— Дорогая моя… — женщина явно шокирована, — вы что, не знаете, что Сесил Мелори и есть Стивен Неттлтон?

Стивен — это Сесил Мелори? Сам Сесил Мелори?

Я слишком обескуражена, чтобы сказать хоть что-то.

— Позже он окончательно сменил имя. Вероятно, из-за разногласий с родителями. После того, как переехал во Францию…

Стивен стал знаменитым художником. Как это может быть? Сэди ничего про это не говорила. А уж она прожужжала бы мне все уши. Неужели она не знала?

— С родителями он так и не помирился до самой смерти. Но вы ведь знаете, что он трагически умер совсем молодым, — смотрительница скорбно качает головой. — Вы, конечно, хотите взглянуть на спальни?

— Нет-нет. В смысле… подождите… Мне немного не по себе. Видите ли, Стивен… я хотела сказать, Сесил Мелори был другом моей двоюродной бабушки. Она жила по соседству. Они дружили. Но видимо, она так и не узнала, что он прославился.

— О-о, — понимающе кивает смотрительница. — Неудивительно, ведь он не был знаменит при жизни. Только через много лет после смерти интерес к его работам возник сначала во Франции, а потом и на родине. А поскольку он умер молодым, картин немного, и потому они особенно в цене. В восьмидесятые годы на его творчество случился настоящий бум. Тогда-то он и стал широко известен.

В восьмидесятые. А Сэди хватил удар в восемьдесят первом. Тогда-то ее и отправили в дом престарелых. Никто ей ничего не сказал. Она понятия не имела о том, что происходит в мире…

Возвращаюсь к суровой реальности и обнаруживаю, что служительница как-то странно смотрит на меня. Бьюсь об заклад, она готова вернуть мне деньги и вытолкать за дверь.

— Извините, задумалась. Он работал в сарае в саду?

Лицо ее разглаживается.

— Именно там. Если вам интересно, у нас есть несколько книг о Мелори.

Она уходит и тут же возвращается с небольшой книгой в мягкой обложке.

— О его молодости известно не так уж много, ведь городские записи сильно пострадали во время войны, а когда исследователи занялись изучением биографии художника, большинство его сверстников уже скончалось. Во Франции он писал в основном пейзажи.

Она протягивает мне брошюру, на обложке — морской пейзаж.

— Как интересно.

Я листаю книжицу и натыкаюсь на черно-белую фотографию мужчины с палитрой в руках. Подпись гласит: «Редкий снимок Сесила Мелори за работой». Теперь понятно, что влекло к нему Сэди. Высокий, брутальной наружности брюнет, темные глаза буквально притягивают. Опасный тип. Наверняка считал себя гением. Полагал, что слишком хорош для обычных отношений. И хотя он давным-давно в могиле, мне так и хочется отчитать его. Как он мог так ужасно обойтись с Сэди? Как мог уехать во Францию и забыть о ней?

— Великий художник. (Вот репей!) Его ранняя смерть — одна из величайших трагедий минувшего века.

— Что ж, возможно, он заслужил это, — недобро усмехаюсь я. — Характер у него был препротивный. Как считаете?

Смотрительница в полной растерянности. Она то открывает рот, то снова захлопывает.

Я листаю страницы. Мелькают скалы, море, какие-то куры… И вдруг! С бумаги на меня взирает глаз. Просто глаз. Это фрагмент картины. Но я где угодно узнаю эти пушистые ресницы и хулиганский блеск во взгляде.

— Вы не знаете, кто это?

— Дорогая, — женщина едва сдерживается, — но это же… Конечно, вы узнали фрагмент одного из его известнейших полотен. Если хотите взглянуть, у нас есть копия картины в библиотеке.

— Очень хочу! — Я готова сорваться с места. — Куда идти?

Она ведет меня по скрипучему коридору в темную, устланную коврами комнату. Повсюду книжные полки и старые, обитые кожей кресла. Над камином висит большая картина.

— Посмотрите, — с придыханием шепчет музейщица, — вот наша гордость.

Я лишаюсь дара речи. Горло сдавило. Замираю, притиснув книжку к груди, и смотрю, смотрю, смотрю.

Вот и она. Из позолоченной рамы на меня глядит Сэди. Никогда я не видела ее такой красивой. Такой безмятежной. Такой счастливой. В огромных темных глазах мерцают искры. Я знаю, что это такое. Любовь.

Она опирается на спинку стула, обнаженная, лишь дымчатая драпировка едва прикрывает грудь и бедра. Короткие волосы подчеркивают длинную шею. В ушах сверкают серьги. А на шее — ожерелье со стрекозой, бусины струятся по чуть прикрытой груди, стекают на руку. В ушах у меня звучит ее голос. Я была в нем счастлива… Я чувствовала себя прекрасной. Как богиня.

Теперь все встало на свои места. Вот зачем ей понадобилось ожерелье. Это символ любви и счастья. Неважно, что было до и после. Неважно, что потом ее сердце разобьется. Тогда жизнь казалась чудом.

— Поразительно, — я смахиваю слезу.

— Разве она не прекрасна? — Служительницу умиляет моя реакция. Я веду себя как истинная ценительница искусства. — Детали и нюансы великолепны. Каждая бусина — маленький шедевр. Все выписано с такой любовью. — Она преданно глядит на портрет. — И главное, это единственный портрет, который он создал.

— То есть? — недоумеваю я. — Ведь Сесил написал множество картин.

— Без сомнения. Но портретов больше нет. Никто не мог его уговорить. Когда он стал популярен в художественных кругах Франции, его просили множество раз, но он всегда отвечал: «J'ai peint celui que j'ai voulu peindre». Женщина делает эффектную паузу. «Я уже написал ту, о которой мечтал».

Я безмолвно смотрю на нее, не в силах переварить обрушившуюся на меня информацию. Он писал только Сэди? Всю свою жизнь? Ту, о которой мечтал?

— А в этой бусине… — смотрительница указывает на картину с многозначительной улыбкой, — таится маленький сюрприз. Небольшой секрет художника. — Она манит меня пальцем. — Видите?

Я послушно приглядываюсь к холсту. Бусина как бусина.

— Практически