требований момента и от того, на чьей стороне военное преимущество, позволяло иностранцам диктовать свои законы. Крестьяне зачастую обгладывали кору с деревьев, чтобы выжить. Кризис в сельском хозяйстве нарастал, но в городе дело обстояло немногим лучше. Юноша хорошо помнил, как еще ребенком с семьей бежал в Шанхай, чтобы не умереть с голоду. Когда мать уволили с хлопчатобумажной фабрики, маленький Шань Фен стал частым гостем в ломбарде. Мальчик относил туда безделушки, все, что попадалось под руку. Продавец отсчитывал ему деньги, и тот шел покупать еду и странные лекарства, которые врач прописывал младшему брату. Корень алоэ, цикады-близнецы и другие диковинные средства, по словам шарлатана, должны были помочь малышу, но он умер через несколько месяцев. Кожица у хрупкого Лу походила на бумагу, голосок звенел, как ручеек. Ни Шань Фен, ни мать так никогда и не узнали, что за болезнь унесла их любимца.
После смерти братишки в жизни китайца начался период отчаянной борьбы за выживание. Другого выхода он просто не видел. Тогда на его пути и появился могущественный Юй Хуа, глава Шанхайской, самой сильной ветви тайного общества Триады. Организация боролась не за свободу, не за Китай и не за бедняков, а сражалась исключительно ради себя. Шань Фен очень на нее походил, но только до определенных границ.
Первые сомнения появились у него года два назад, в борделе папаши Бона. Тогда он работал в паре с Ли Теном, одним из приближенных Юй Хуа. Какой-то пьяный моряк порезал лицо одной из проституток. Изуродованная девушка не могла больше работать, и ее отправили назад в деревню с несколькими грошами в кармане. Денег едва хватило прожить дней десять. Брат пострадавшей явился в город и стал угрожать, требуя возместить ущерб. Шань Фен входил в отряд, которому приказали научить парня почтительно относиться к Триаде. Ни в чем не повинного человека жестоко избили палками.
Что бы там ни говорил обаятельный и образованный господин Мао Цзэдун, а тайные общества никогда не принимали участия в возрождении Китая. Хотя, надо признать, он гордился тем, что ему поручено стать посредником между революционерами и Триадой.
Около года назад Шань Фен познакомился с Хофштадтером, который тогда ему здорово помог.
В последующие дни после решения Версальской конференции 4 мая 1919 года в стране вспыхнули волнения.[47] Интересы Китая были ущемлены, его требования, как всегда, оставлены без внимания, а часть территории отошла к Японии. Парень тогда особо не понимал, что происходит. В тот период Шань Фена не волновало, почему надо делать так или иначе: главное — действовать. На этот раз — не только в своих интересах. Уличные демонстрации, забастовки, бойкот иностранных товаров — никто не желал покориться и сидеть сложа руки. Прекратили работать все: водители, плотники, дворники, торговцы интернациональной концессии и те, кто в нее не входил, трудящиеся табачной фабрики в Пудоне. Студенческий союз непрерывно заседал на Нанкинской улице. Шань Фена приглашали на все собрания, хотя он нигде не занимался. Вечером 9 июня муниципальный совет объявил учащимся, что на следующее утро их помещение будет опечатано. Тогда лидеры молодежного движения решили проводить свои мероприятия на территории французской концессии.
К вечеру на всей территории Китая объявили военное положение, и как раз в то же время молодежь заполнила улицы Шанхая. Полиция и добровольческий корпус начали срывать с домов лозунги и призывы к бойкоту. При виде этого студенты стали кричать: «Предатели, мерзавцы!» На перекрестке улиц Хубай и Фучжоу манифестантам повстречался джип с блюстителями порядка. А потом то ли шофер плюнул в людей, то ли кто-то из толпы залепил плевок в полицейского — это уже не имело значения. Машину окружили, водителя заставили выйти, и он оказался в плотном кольце протестующих. Его тут же повалили и побили.
Шань Фен в манифестации не участвовал, но находился поблизости. Неожиданно из глубины улицы выскочил отряд блюстителей закона и принялся разгонять демонстрантов. Все побежали, и юноша тоже. Вместе с пятью-шестью ребятами Шань Фен оказался в узком переулке, а за ними гнались люди в форме. Наконец настал момент, когда он остался один, слыша за спиной хриплое, как у гончих собак, дыхание по крайней мере двоих полицейских. Парень перемахнул через забор, замыкавший тупик, стремительно свернул за угол и сбил с ног шедшего навстречу европейца. Оба свалились на землю, причем китайцу досталось больше. Старик быстро поднялся, ругаясь по-немецки, а Шань Фен сидел, держась за ногу. Уйти от погони юноша уже не мог.
Несколько мгновений они пристально смотрели друг другу в глаза.
— Меня зовут Генрих Хофштадтер, — произнес немец на ломаном китайском, протянув парню руку, и помог встать. — А тебя?
Шань Фен представился, хотя и не был уверен, что поступает правильно. Вскоре послышались крики преследователей. Двое полицейских догнали их и заступили дорогу, почти прижав к стене. Один из них схватил парня за плечо. Тут Хофштадтер решительно сказал на своем скверном китайском:
— Отпустите моего слугу! Не видите, что я не могу идти сам? Проклятая боль в спине, будь она неладна!
И он так похоже изобразил сильную хромоту, что нетвердая походка Шань Фена стала незаметна. Хофштадтер умудрялся еще и поддерживать юношу, делая вид, будто опирается на него.
Один из полицейских вмешался:
— Господин, этот человек подозревается в подрывной деятельности и в мятеже. Мы уже давно гонимся за ним!
— Думаю, вы не очень хорошо выполняете свою работу. Этого человека зовут Шань Фен, и он служит у меня с прошлого года, как только я приехал в Китай. Мой слуга не принимал участия ни в каких мятежах, а сейчас помогает мне передвигаться. Может быть, мне следует сказать моему другу Шень Баочану, чтобы лучше подбирал кадры для охраны порядка в Шанхае?
— Пойдемте домой, господин? — по-немецки обратился Шань Фен к старику, вспомнив все слова, какие только знал.
Парню казалось, что так он произведет впечатление. Но упоминание имени городского магистрата оказалось куда эффективнее. Один из полицейских, тот самый толстяк, что не так давно гнался за Шань Феном возле парка Хуанпу, задыхаясь от злости, посмотрел ему в лицо и прошипел:
— Можете идти.
И старик с китайцем, прихрамывая, направились к дому Хофштадтера.
Дойдя до грязного здания типографии, Шань Фен поставил сумку и снова погрузился в воспоминания. Путь до жилища немца показался ему бесконечным, настолько он был смущен. Но удивительно: с этим человеком парень чувствовал себя свободно. Хофштадтер ловко наложил повязку на опухшую ногу китайца и произнес:
— Мне действительно нужен слуга. К тому же ты немного знаешь немецкий. И потом, нам все равно надо быть вместе, если вдруг этот дурак явится проверять.
Парень без тени сомнения принял от старика неожиданное предложение работы. Шань Фен удивился, насколько пестрой получается его судьба: служит народу, Триаде, а теперь вот и чудаковатому иностранцу.
После нападения на профессора Хофштадтера безжизненные тела обоих налетчиков выловили в Хуанпу раньше, чем парень смог разобраться, чьих рук было дело. «Триада» поручила ему оберегать барона и вывезти из Шанхая. Теперь неизвестно, когда Шань Фен возвратится. Но ему обязательно надо вернуться: это его долг перед друзьями, перед Китаем, перед памятью маленького Лу.
Работа над первым номером коммунистического ежемесячника шла неравномерно. Цзэдуна не было. Поначалу юноша хотел только передать шрифты и тут же уйти, но потом решил найти Мао.
Шань Фен разыскал его возле одного из маленьких озер сада Юйюань — сада Радости, или сада Мандарина, как его еще называют, — в центре старого города. Облокотившись о парапет, Мао бросал крошки красным рыбкам. Он не удивился, когда к нему подошел Шань Фен, и начал возбужденно объяснять причину внезапного отъезда.
Подергивая хвостами, рыбки подплывали к тому месту, куда падали крошки, и, казалось, причудливо вспыхивали в воде. Солнце садилось за двухскатную крышу павильона.
Когда Шань Фен закончил говорить, оба помолчали несколько секунд, вслушиваясь к приглушенным звукам города, проникавшим в парк: шумели автомобили, перекрикивались уличные торговцы, по
