серьезно, чтобы понять нечто очень важное. Согласен?
— На всё… — хрупко вымолвил Сергей, постепенно приходя в себя от шока новой встречи, предвещающей настоящее счастье.
— Тогда найди мне крем, лучше всего детский, масло, лучше оливковое, чем подсолнечное, носовой платок и… шарф, лучше от военной формы…
— Но зачем?
— Ты же обещал!!! — грозно похоронила всякую охоту к продолжению дискуссии Светлана.
Когда же все заказанное она получила, то, напомнив знаками про недопустимость малейших расспросов, завязала шарфом глаза озадаченному юноше и, нежно взяв его под руку, увлекла в спальню… Аккуратно задрапировав окна шторами так, чтобы был истинный интимный полумрак, вставив в портативный «Шарп» принесенную кассету с мягкой инструментальной музыкой, Светлана принялась за работу, которая ей самой больше казалась священным действом, настоящим камланием…
То, что происходило дальше, Сергей помнил с трудом… Очнулся он лишь спустя несколько минут после того, как все закончилось… И, конечно же, ощущения свои описать не мог, потому что такое не описывается, а только переживается, но этим свою божественную гостью особенно не расстроил…
— Зачем ты это сделала? — наконец, спросил он девушку, уже почти прийдя в себя.
— Хотела доставить тебе удовольствие — только и всего, — с долей игривой кокетливости отвечала Светлана.
— Но ведь ты сама ничего не получила?
— Я привыкла ничего не получать или получать мало… Но на самом деле я получила очень много, только тебе этого не понять…
— А где ты этому научилась, в госпитале?
— Не где, а от кого, Сереженька!
— И от кого?
— Ну, конечно, от своего мужа — от кого же еще!? Он уважал мое желание выйти замуж девственницей, а потому научил меня этому нехитрому ремеслу задолго до свадьбы…
— И сколько тебе тогда было?
— Ты не поверишь, но тогда мне было только шестнадцать…
— Совратил малолетку?
— Похоже, что так… Но дело не в этом. Лучше скажи, тебе понравилось?
— Спрашиваешь! Очень-очень понравилось. У тебя классно получилось!
— Спасибо, мне приятна твоя оценка.
— Да чего уж там, — заскромничал Костров, продолжая лежать на кровати и любуясь лицом девушки, украшенным блистающими сапфирами глаз и обрамленным снопом вьющихся пшенично-золотистых волос.
— А ты не будешь теперь меня считать развратной?
— Что ты, разве можно?!
— А, как ты думаешь, то, что я сделала — это измена?
— Ну, ты спрашиваешь! Я вообще не использую в своем лексиконе это слово… Но, главное, чтобы ты не ощущала чувства вины. Есть вина — есть измена, нет вины — то и измены, как мне кажется, нет…
— В смысле? Что-то я не до конца поняла?
— Ну, как тебе объяснить, Светик… Если муж оставил жену с маленьким ребенком, оставил без средств к существованию, то тогда это, конечно, измена, или если жена, допустим, бросила парализованного мужа, мужа-инвалида, то тогда это тоже измена. А все остальное… Знаешь, все так не просто…
— Понимаю… Угости меня чаем, а? — Света неожиданно развернула беседу на 180 градусов. — Я сегодня даже и не ужинала… Покормишь меня?
— Без проблем. В холодильнике полно еды. Правда, не вся она свежая, но что-то обязательно найдем.
Разговор перекочевал на кухню, где под мерное сипение чайника девушка поведала о том, что «этим» она занимается на своем рабочем месте регулярно, но не слишком часто, чтобы об этом не поползли слухи. Хотя они все равно появляются, но им, конечно, никто не верит. А началось все год назад, еще до отбытия на Северный Кавказ мужа, когда в их больницу поступил солдатик с раздавленными ногами — это так деды над ним подшутили, толкнув на сельхозработах под сдающий назад грузовик. Ноги ему тут же ампутировали… Но воспаление не проходило, температура не спадала… Врачи давали ему максимум месяц жизни… И однажды ночью Света услышала его тихий вой… Оказалось, что он ни разу даже не целовался с девушкой. Обидно, очень обидно умирать нецелованным… И сердце Светы дрогнуло: не долго думая, несмотря на острый запах мочи и лекарств, она не побрезговала взять его член в руку и сделать то, чему так старательно научил ее жених… Тот мальчик рыдал всю ночь, рыдал от счастья… И вопреки прогнозам врачей выкарабкался… Что с ним сейчас? Уехал в Европу, в родной Курск, каждую неделю пишет ей, Свете, письма, собирается этим летом поступать в институт, если успеет получить протезы и научится передвигаться на них хотя бы немного… А после него были другие, немного, быть может не больше одного в месяц, но были…
Слушая ее повествование, Сергей все больше и больше дивился: «Такая красавица, и делает такое! Ладно бы, была уродиной, но имея возможность получить любого мужчину, она отдает свою любовь униженным, оскорбленным, обреченным на страдания и гибель! Как милосердно, и вместе с тем так отвратительно! И он, Сергей, оказался очередной жертвой ее странной любви!!! Или, скорее, мании…»
А потом Света начала спрашивать, что думает об этом он, думает с высоты своего философского образования. Предает ли она этим мужа? Разве она будет любить его меньше, занимаясь таким? Можно ли ее считать шлюхой, ведь она делает это совершенно «за так», из простого человеколюбия, ничего не получая взамен, кроме морального удовлетворения? Она уверена, что если бы не ее «слабость», то этого курского мальчика уже не было в живых, ведь он сам пишет ей в каждом письме, что именно она, Света, спасла его, что раз такая красавица не побрезговала им, то, конечно, найдется и та, что захочет быть с ним всегда. Выходит, что она подарила ему веру в себя, в любовь, дала надежду, дала смысл жизни…
Сергей же продолжал молчать, понимая, какого ответа от него ждет та, которая прекраснее всех тех, кого он когда-либо знал… Разумом он понимал, что в поведении девушки нет ничего криминального, но чувства покрывались льдом обиды, и внезапно он прервал ее на очередном полуслове и гневно, непривычно гневно для себя, спросил:
— Так ты сделала это со мной из жалости? Не потому, что я тебе нравлюсь, а потому, что хочешь получить новую порцию морального удовлетворения?
Света резко встала, сияние мгновенно улетучилось с ее лица, уступив место гримасе досадливого разочарования:
— Зачем ты так, Сережа? Ты мне сделал больно… Зачем?
— Прости, прости, я не хотел, Светочка! — вдруг очнулся Костров. — Я все понял. Тут другое, новое, какое-то новое измерение, новая ступень человечности. Я об этом давно думал, но не надеялся воочию увидеть человека, тем более девушку, способную так чувствовать, так переживать, так любить…
— Ну, теперь ты меня и перехвалишь, — снова заулыбалась собеседница. — Не преувеличивай, Сережа. Я только учусь любить. Может быть потому, — и тут на ее глазах заискрились слезы, — что в детстве мне так не хватало любви. Ты ведь знаешь, мой отец погиб, когда мне не было еще семи… А мама работала, работала с утра до вечера, на две ставки, плюс ученики, чтобы как-то свести концы с концами… До любви ли ей было? А теперь я хочу любить, научиться любить так, как любил… Христос… Любить если не всех, то почти всех, и, чего уж тут скрывать, и любимой быть тоже хочу…
— Но Христос, судя по Евангелиям, вообще прошел мимо сферы секса, для него плотские радости вовсе и не существовали, — возразил дипломированный философ.
— Ну, почему! Он, например, любил вино — чем не радость плоти? — нашлась, что ответить девушка.
— Согласен, он нередко хаживал по пирам, даже его первое чудо в Кане, с точки зрения пуританской морали, греховно — разве превращать воду в вино не то же самое, что потворствовать пьянству? Но я имел в виду иное — область секса. Об этом Новый Завет молчит. Не странно ли?
