потому что это я тебя привела… Сказал: «Связать и – в подвал». А мне сказал: «Я с тобой, сука, еще поговорю, я из тебя все вытрясу, дрянь продажная!» Нет, ну ты скажи – при чем здесь я, а? Я в ваших делах вообще ничего не понимаю!
– Значит, нас принесли в этот подвал…
– Тебя принесли, а я сама шла – меня только в спину толкали. И пинка дали пару раз.
– Связывали нас уже тут?
– Да. Ты совсем как кукла была. Только знай переворачивай.
– А тебе почему рот не заклеили?
– У них просто рулон со скотчем закончился. Едва на мои руки хватило. Тогда Гога, это их главный охранник, сказал – ничего, мол, она кричать все равно не будет, потому что себе дороже, а если даже и заорет – все равно никто не услышит. Тут двери и стены знаешь какие? Как в метро! Ничего не слышно!
– Они обещали вернуться?
– Ничего они не обещали. Ушли и дверь закрыли. Я от страху чуть не поседела! Часа три уже прошло…
«Ого, три часа! Значит, они до сих пор не решили, как с нами поступить, и это хорошо, – лихорадочно соображала я. – Но, с другой стороны, они могут вот-вот до чего-нибудь договориться, и это плохо».
– Словом, надо действовать.
Я сказала это больше для того, чтобы ободрить ее и себя, потому что совершенно не представляла себе, как можно начать действовать в полной темноте.
Скорее для того, чтобы не стоять с опущенными руками, чем веря в какой-нибудь результат, я принялась обшаривать пространство вокруг себя. Коробки, коробки… Ящики, запаянные в пластик бутылки с какой-то жидкостью, опять ящики и дальше снова коробки и коробки, доходящие до самого потолка.
Подвал был сырой, но не очень затхлый, как мне вначале показалось, – по всему видно, что хоть и тонкой струйкой, но откуда-то сюда поступает свежий воздух. Вскоре я наткнулась на часть стены, которая оканчивалась каким-то выступом; дальше все снова закрывали коробки. Я ощупала стену и особенно выступ; пальцы наткнулись на какие-то металлические вставки цилиндрической формы. Имей я возможность видеть, я узнала бы, что это такое, сразу, сейчас же остановилась, мучительно соображая… поперечно вделанные в край стены металлические штучки… небольшие пластины с дырочками по бокам, отходящие от этих штучек… да это же дверные петли!
– Даша! Помоги!
Вдвоем мы сдвинули тяжелые коробки в сторону, для чего их пришлось снимать по одной сверху и оттаскивать на несколько шагов. Работа была тяжелая, но не бесполезная: как только подход к двери (теперь уже было понятно, что перед нами дверь, вторая дверь из подвала, ведущая прямо на улицу!) был освобожден, наша тюрьма осветилась слабым, тусклым, зыбким светом. Он пробивался сквозь узкие, не толще лезвия клинка, щели, видневшиеся под неплотно подогнанной дверью. Свет был неярким и искусственным – его источали уличные фонари и огни подсветок и реклам по ту сторону подвала.
Мы забарабанили в дверь, закричали, прижимаясь губами к самым щелям, принялись отчаянно звать на помощь – но все было бесполезно. Пробовали расшатать дверь, но она была хоть и старая, деревянная, однако хорошо укрепленная на концах железными подбойками. И закрывалась она не на хлипкий замок современных неубедительных конструкций, а на добротный железный засов, причем с внутренней стороны. Засов был заперт огромным, насквозь проржавевшим амбарным замком.
И еще было видно, что этой дверью никто не пользовался по крайней мере уже несколько лет: все железные части, включая дверные петли и засов, тоже были покрыты толстым слоем ржавчины.
Отчаявшись кричать и колотить, Даша села на пол, прижимая к лицу грязные ладони. Она была в панике; плечи ее вздрагивали. Я и сама находилась на грани нервного срыва, но, глядя на Дашу, почувствовала, что просто не имею права сдаваться. От того, как быстро я сумею найти выход, зависела, быть может, жизнь этого ребенка!
– Дарья! – потрясла я ее за плечо. – Не смей рыдать! Знаешь, жил некогда один такой знаменитый товарищ, премьер-министр Великобритании, Уильям Черчилль его звали. Так вот, своим потомкам, а значит, и нам с тобой, он завещал жить по принципу: «Никогда не сдавайся! Никогда, никогда, никогда!»
– Они нас убьют, – пробормотала Даша. – Они убьют нас, уже скоро! Я это чувствую!
– Может быть, они убьют нас еще раньше, если ты будешь сидеть и тратить время на рыдания и переживания! За свою жизнь надо бороться, причем – до конца! Поднимайся!
– А что делать?
– Откуда я знаю? Так, сперва посмотри, что там есть во всех этих коробках, – сказала я просто для того, чтобы отвлечь ее каким-нибудь делом.
Она послушно поползла к коробкам, шмыгая носом и поскуливая. Я тоже принялась лихорадочно обшаривать ящики: крышки их легко поддавались, что говорило о том, что вряд ли в них содержится что- нибудь ценное. Так и оказалось. Здесь, в подвале, хранился большой запас не подлежащих порче продуктов и всякой бытовой химии. Закупленное в огромном количестве, все это, очевидно, использовалось на кухне и в подсобных помещениях.
– Стиральный порошок, туалетная бумага… салфетки, средства для полировки мебели… какие-то тряпки, ах, это скатерти… освежитель воздуха… мыло…
Даша машинально называла мне все, на что натыкалась ее рука. В «моих» коробках были продукты – бутылки с растительным маслом, минеральная вода, банки с пивом, фигурные бутылки заморского алкоголя. Ничего ценного!
– Что-то вонючее, похоже, нафталин… Куски клеенки… ведра… резиновые перчатки…
…Мука, сахар, соль, упаковки сока, консервные банки!
Исследовав ящики возле одной стены, Даша перешла к другой и опять забормотала:
– Кетчуп, горчица, хрен столовый, майонез… укус…
– Стоп! Как ты сказала?! Уксус?!
Полустертое, как выцветшая фотография, воспоминание мелькнуло в моей голове. Начало девяностых годов, я, двадцатилетняя студентка биофака, впервые пришла на практику в Ботанический сад… Руководительница практики, Ольга Леонидовна Барашкова, молодая вертлявая женщина с модной стрижкой, изо всех сил пытающаяся обратить на себя внимание начальника лаборатории экспериментальной фитоценологии, была очень недовольна тем, что на ее голову навязали какую-то практикантку, и, подталкиваемая к тому же еще и ревностью (потому что начальник лаборатории славился своим повышенным вниманием к студенткам), она не придумала ничего лучшего, как сослать меня на склад, поручив привести в порядок садовый инвентарь.
Помню, что я пришла в отчаяние, увидев проржавевшие зубья грабель и рыхлилок с комьями засохшей на них смеси земли, супеси и удобрений. Никакой наждачной бумагой, которой меня снабдила руководитель практики, нельзя было отчистить от ржавчины такое количество инструментов, тем более за несколько часов! И, сжалившись над моей расстроенной физиономией, вечно пьяненький кладовщик, которого все звали просто дядя Митяй, принес и шмякнул передо мной здоровенную бутыль, наполовину заполненную прозрачной жидкостью.
– На, неумеха. Уксус это. На тряпку его, да лей побольше! И три, три грабли-то. Ржа уксуса боится. Отойдет, как не бывало! Кирпича толченого в него добавь, чтоб лучше отходил-то. И мешковину какую на колени постели, не то изгваздаешься вся.
Дядя Митяй удалился, шатаясь и напевая себе под нос отрывки из оперных арий. Я принялась за дело и через несколько часов продемонстрировала побледневшей от злобы Ольге Леонидовне отчищенный до блеска и аккуратно завернутый в промасленную бумагу инвентарь. А потом, гордая от того, что моя первая практика началась с такого удачного дня, я ехала домой с отметкой «отлично» в «Дневнике практиканта»…
Все это промелькнуло в памяти за одну секунду.
– Уксус! А ну-ка, давай сюда свой уксус!
Даша, перестав шмыгать носом от удивления, поднесла мне сразу две бутылки.
– Тряпку!
На тряпку сгодилась одна из льняных скатертей, вынутая нами из упаковочного целлофана.
– Кирпич… Где же взять толченый кирпич?
