мальчик, тот, что и послужил объектом ревности мстительного Димки, вдруг заревел так громко, что у Людмилы заложило уши. Оглянувшись на плаксу, Людмила увидела, что он сидит на земле, сморщившись, как печеное яблоко, и прижимает к животу правую руку. И эта рука быстро-быстро распухала, прямо на глазах.
– Перелом, – констатировали в травмпункте, куда сердитая Люся доставила пострадавшего. – Жалко мальчишку, долго в гипсе проходит, травма сложная. Сразу четыре пальца сломаны, один даже в двух местах…
Испуганная и притихшая Рита, которая тоже пришла с ними, присев на корточки, жалостливо заглянула мальчишке в лицо. И протянула кавалеру его очки – Людмила только сейчас заметила, как подслеповато, по-взрослому, щурится этот паренек.
– Значит, Сима твоя забеременела снова и ждала мальчика. И была счастлива…
– Ну точно! – вплеснула руками Людмила. – Я ж с этого и начала! Я почему о том дне вообще вспомнила – запало мне в память, что Сима как будто не в себе была, когда дочку надо было выручать. Танюшку мы, конечно, из детской комнаты забрали. Там на нее даже папку заводить не стали, посмотрели на Натку эту и все поняли. Такая она дура невозможная, прости господи, как только таких кретинок земля родит…
– Люся!
– А, ну да, да. Ну что ж, забрали мы, значит, Таню, и зазвала я их всех к себе обедать. Михаил в те дни как раз в больнице лежал с какой-то диареей, а у меня наготовлено было всего – пропасть. На меня, когда хандра навалится, всегда что-то находит – готовить начинаю…
– Люся! – сказала я на этот раз очень строго.
– Да я ж рассказываю, что вы! Все как есть и рассказываю. Девчонкам я, значит, в комнате накрыла, мультики там как раз начались по телевизору, а с Симой мы в кухне устроились. Дверцу-то я прикрыла…
Люся прикрыла наполовину застекленную дверь и, придвинув к Серафиме тарелки и плошки со всякого рода снедью, плюхнулась на табурет напротив.
– Слушай-ка, Сима! О каком ты мне сыночке тогда говорила-то? Приснилось тебе, что ль? Или пошутила?
– Не пошутила, – мягко улыбаясь, сказала Сима. – У меня опять будет ребенок, Люся. Еще один ребенок. Мальчик.
– Вот те на! – выдохнула Людмила, надо признаться, не без зависти. – Давно знаешь?
– Три месяца. А что мальчик – сегодня только сказали.
– Вона! Значит, рожать собралась?
– Рожать.
– Обдумала хоть хорошо?
– Совсем не думала, – тряхнула головой Сима. И, встав со своего места, обняла соседку. – Представляешь, Люсенька, в первый раз в жизни я ни о чем не думала! Я так хочу мальчика, сына! Так хочу! Все эти годы хотела! Он мне даже по ночам снился. Артемка мой…
– Две девки ж есть!
– Это все не то, Люсенька! – Сима крепко сжала ей руки, затем отпустила и закружилась по комнате, как девчонка, подхватив пальчиками подол старенького платьица. – Девочки мои – это счастье, счастье, но я хочу сына, сына! Чтобы в доме, наконец, появился мужчина! Мой мужчина! Мой!
– Да. Может, так и надо, – вздохнула Людмила. – Я вот тоже хоть о парне, хоть о девке мечтаю, да не судьба мне пока.
– Все у тебя будет, Люсенька! Все! И у меня тоже все будет!
Сима оказалась права по крайней мере во второй части своего пророчества. Через полгода она родила сына, и Таня с Ритой шумно радовались появлению в доме новой игрушки – розового, похожего на пупсика, малыша с такими же голубыми, как у Симы, глазами и мягким кустиком светлых волос на макушке. Мальчик был очень похож на мать, а значит, не имел никакого сходства со старшими сестрами; но это обстоятельство как будто только притягивало девочек к братишке. А Сима… достаточно будет сказать, что с того дня, как Артемку доставили домой, из материнских глаз лился непрерывно теплый, почти солнечный свет.
Вместе со сплетницами своего двора Людмила охала и удивлялась Симе, решившейся завести третьего ребенка на четвертом десятке лет и без всякой надежды поправить свое материальное положение. Но охи- ахи превратились просто в ураган недоумений, когда через два года Серафима показала соседкам своего второго сына – Митю. А еще через пару лет в семье Чечеткиных появилась Катя. Потом – Маша. Последней – Поля…
– Я говорила: ты что, Симка, на этом… как это? Ксероксе их себе печатаешь? – рассказывала Люся. – Детки все как один получались: вылитая Сима, светленькие, голубоглазые – ангелочки!
– А она что?
– Она хохотала, заливалась прямо! Раньше я Симку никогда такой не видела! Поет, хохочет, по двору только бегом двигалась… Это при том, что после пятых-то родов она поправилась наконец, на женщину стала похожа. На работу идет – напевает что-то, домой скачет – аж светится вся, как кукла фарфоровая! Я спрашиваю: откуда такие перемены, Сима? Ты что, сто рублей по два раза в день находишь? Она говорит – нет, Люся, я больше нашла. Я, говорит, только сейчас поняла, какое это счастье – дети! Как будто, говорит, я до этого спала, а они, говорит, меня разбудили.
Ада прищурила один глаз:
– Допустим… Допустим, она-то это поняла. А муж ее, Михаил этот болезный? Он – понял?
– Ему все равно было… Он и первых-то дочек не видел почти. Правда, я слышала как-то, что он врачу своему жаловался: мол, шумно стало дома, голова у него болит от детского гама. Да на его жалобы уже мало кто внимание обращал – все привыкли. Да и Сима за ним ходила. Она мужа не забывала.
– Да уж, надо полагать, что не забывала, раз он ей каждые два года по ребенку дарил, – заметила Ада, на мой вкус, немного вульгарно. – А что старшие девочки? Не охладели к мелким? Ведь я думаю, что они росли, кавалеры у каждой, а тут приходится няньками быть…
– Что ты, что ты! Никогда у них по этому поводу конфликтов не было. Да и не так уж часто они с малышами нянчились. Сима все больше сама старалась. А потом, Танюша, лет-то сколько прошло? Пять? Или четыре? В общем, замужем она. Младшие девочки уже после рождались, как Таня из дому съехала к мужу. Да и Рита тоже не взаперти жила. Еще и восемнадцати ей не исполнилось, только-только школу кончила, а решила отдельно пожить, квартиру сняла.
– Это мне известно. Скажите-ка лучше, как это мать ей разрешила проституцией заниматься?
Этот вопрос словно саданул Людмилу в лоб так сильно, что она привстала с места, выпучив глаза.
– Ка… как… Какой простит…
– Считайте, что этот факт уже установлен.
– Пс-сстт…
– Говорю же, нам все известно!
Но Людмила сдаваться не желала. Она выпятила грудь, словно заслоняя ею покойную Риту от несправедливых обвинений, и заговорила обиженным речитативом, не давая никому из нас вставить хотя бы слово:
– И что вы такое говорите, господа хорошие, да как же вам не стыдно чернить память о девочке нашей покойной! Да никогда-никогда Риточка такими делами не занималась! Да вся-вся она у нас была, как солнышко, чистая! И нравом в мать свою пошла, девочка была мягкая да улыбчивая! Кавалеров около нее пруд было пруди, а Риточка все любовь свою ждала! Ждала-ждала она любовь свою, да и дождалась!
Люся частила, шмыгала носом и смотрела на нас с такой обидой, с таким полным сознанием своей правоты, что я лично ей почти поверила. Ада же не очень торопилась:
– Нашла любовь? Кого же?
– Этого я не знаю. Но Сима мне говорила, когда в последний раз ко мне забегала, что вот, мол, и вторая ее девочка полюбила, скоро покинет ее, Симу то есть…
– Когда же она вам это сказала?
– Ай, давно, – Люся махнула рукой. – С полгода тому назад, что ли… Перед тем как в санаторий лечь, ей
