— Тогда я тоже пойду, — сказала Сибилла Бахнер и встала.
— Как хотите, — объявила Фелицита Фрей сурово.
— Это был очаровательный вечер, — уверила хозяйку Сибилла Бахнер.
— Я присоединяюсь, — сказал Крафт. — И могу лишь добавить: премного благодарен.
Они ушли. В комнате надолго повисло ледяное молчание. Фелицита Фрей вздохнула так прерывисто, что это услышали все. Похоже, она готова была лопнуть от злости. В этот момент из кухни явился майор. Его глаза смотрели на супругу холодно, однако на лице была широкая, добродушная улыбка, очень похожая на гримасу. Он демонстрировал свой принцип: не теряться в любой ситуации. Голос его звучал возбуждающе- игриво.
— Полагаю, — воскликнул он, — мы могли бы перейти к приятной части вечера! Потанцуем немного, дамы и господа. Не возражаете, если я поставлю песню о чайке, которая летит на остров Гельголанд? Или о цветке, который называют «Эрика»? Он растет на пастбище.
Зазвучала первая пластинка. Некоторые пары послушно поднялись, отправились в соседнюю комнату и начали танцевать. Разговор более старших постепенно входил в свое русло. Майор отозвал в сторону супругу, как ему казалось, незаметно для других. И прошипел ей: «Этого не должно было случиться, Фелицита! Мы еще поговорим с тобой поподробнее. Заруби себе на носу!»
— Ну вот, теперь стало спокойнее, — сказала Барбара Бендлер-Требиц, племянница майорши. — Я уж знаю: если сначала подается пунш, то на кухне наступает передых по крайней мере на полчаса. Чем мы его займем?
— А что предлагаете вы, сударыня?
— Почему вы все время зовете меня «сударыня»? Вам доставляет это удовольствие?
— Но так принято, сударыня.
Обер-ефрейтор Гемм стоял около кухонного стола. Он был прислан сюда из казино капитаном Катером в наказание, ибо Гемм якобы разбил принадлежавшую лично капитану Катеру бутылку красного вина. И за это шесть или восемь часов на побегушках у майорши — поистине нелегкое наказание! Хотя эта племянница, что стояла по другую сторону кухонного стола, была довольно мила. Однако она — племянница майора! Значит, нужна крайняя осторожность.
— Вы часто бываете при таких обществах? — поинтересовалась Барбара.
— Слава богу, нет, — ответил Гемм. Но тотчас поправился и пояснил: — Я хотел сказать: к сожалению, нет.
— Вам это надоело, не правда ли?
— Я не хотел так сказать, — осторожно промолвил Гемм. — А потом — ведь вы здесь.
Барбара обошла стол и придвинулась к Гемму. Он осторожно подался немного назад. Но Барбара надвигалась на него, говоря:
— Вам действительно не стоит величать меня сударыней, я ведь тут служанка.
— Но вы же племянница майора!
— И вас это испугало?
— Испугало? Ну сами подумайте, как это я смею так просто с дамой из офицерского общества…
— Чего?
— Ну вы же понимаете… Но я ничего не сказал. Ни слова. Только то, что вы — племянница майора. И что принадлежите к офицерским кругам.
— А, дерьмо все это, — сказала Барбара с яростной убежденностью. — Плевать мне на всю эту кучу.
Гемм воспрянул духом.
— Вы действительно так думаете? — спросил он.
— Ну! — требовательно сказала Барбара.
Гемм оглянулся. Дверь кухни была закрыта. Все общество обреталось в салоне. Орал граммофон — там танцевали. Пунш был разнесен и, конечно, не выпит еще даже наполовину. Майор захватил с собой и свою потайную бутылку. Итак, вряд ли кто придет на кухню. Гемм и Барбара приняли одно и то же решение.
— Ты можешь быть более решительным, — ошарашила она его. — Я же не офицерская кукла.
— Ты — прелесть, моя милая!
— Ну, давай! — она кокетливо рассмеялась.
— Двери запираются? — настойчиво спросил Гемм.
— Иди сюда — заберемся в кладовку, уж там нам наверняка никто не помешает…
— Моя добрая репутация, — сказал резко майор, — для меня превыше всего! Понимаешь, Фелицита? Превыше всего!
— Можешь не рычать на меня так, — ответила она. — Твое поведение оставляет желать лучшего, особенно в последнее время.
— Мой дом — чистый дом, солидный, гостеприимный дом! И кто этого не осознает, тот не может рассчитывать на нежную тактичность.
Они стояли друг перед другом: он кипел от злости, она испуганно глядела на него. Они и не думали приглушать свои голоса. Гости ушли, квартира была пуста. И Барбара, очевидно, уже спала. Да если бы и не спала — им было наплевать.
— Речь идет о моей чести, о моем авторитете, о моей карьере! Может, тебе все это безразлично стало? Я тебе доверял, оказывал всяческое внимание, даже обожал тебя — а ты?! Какая шлея попала тебе под хвост?! Ты что, рассудок потеряла?
— Ты просто не понимаешь меня, — сказала она жалобно и с горечью. — И никогда не понимал.
— Нет, речь идет о понимании с твоей стороны. Я тут командир, и об этом моем положении нужно заботиться. Ну хорошо, тебе не понравился этот Крафт, так постарайся как-то обойти его, не думай о нем, плюнь на него. Мне он тоже не по нутру. Но я же не выбрасываю его из дома только потому, что он мне не по душе. А тебе мало было поругаться с ним, ты еще удосужилась столкнуться с секретаршей генерала! Генерал не позволит наступать себе на пятки, он даст сдачи. И посему я ожидаю, что ты немедленно исправишь дело. И полностью. А уж как — это твоя забота!
Фелицита Фрей позволила себе упасть в кресло.
— Ты никогда не понимал меня, — повторила она. — Никогда ты не заглядывал в мою душу.
Но он уже не слыхал ее слов: он вышел, чтобы почистить зубы.
Скорчившись, она сидела и размышляла: что такое с ним стало? В прошлое канули его учтивость, тактичная рыцарственность, юношеская свежесть. Все улетучилось — его изысканная нежность, ласковая покорность полного любви супруга и послушного влюбленного. Ушло, исчезло. Что же дальше, Фелицита? Как жить? «Нет, я не позволю так обращаться с собой, — подумала она и выпрямилась. — Этого я не потерплю, он еще узнает меня».
ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА № V
БИОГРАФИЯ КАПИТАНА КОНРАДА КАТЕРА, ИЛИ БЛАГОСЛОВЕНИЕ КРЫС
«Мой отец — виноградарь Эфраим Готлиб Катер. Моя мать — его супруга Клара, урожденная Клауснитцер. Они жили в Трибенбахе, деревушке в семи километрах севернее Трира. Там 17 июля 1900 года я родился и провел детство и школьные годы».
Дом, в котором мы обитаем, невелик. Обстановка скудная. Часто голодно, но жажды не испытываем. У нас есть виноградник. Но виноград, который там растет, и вино из него — кислые. Его трудно продавать. Поэтому наше вино пьет обычно только отец. При этом он поет громко и прочувствованно. Мать стоит рядом. Ее лицо серое, как те камни, из которых выложен наш дом. У меня еще шесть братьев и сестер. И окрестные жители говорят: «Это — от вина, которое твой отец не может продать».
Я охотно помогаю матери. А эти шестеро не очень. Но ведь они глупы и ленивы; мне это на руку. Я и разделываюсь с ними по очереди. Потому что не терплю, когда мне мешают помогать матери, особенно на кухне. Я ношу дрова, чищу картошку, взвешиваю муку. Особенно я люблю помешивать варево, причем лучше всего, когда на кухне никого нет: тогда я быстренько пробую одну-две ложки. При этом порой обжигаюсь, но зато я почти всегда сыт. Мои сестрички и братишки злятся на меня, некоторые даже ревут от ярости. Но все это оттого, что они мало помогают матери.
Мой сосед по парте в школе, толстяк с глупыми глазами, всегда с деньгами. Его отец мясник, и пальцы у
