«Он реален? Что это означает?»
– Подумайте,– настаивал Портер.– Действительно ли это то место, куда вы более всего боитесь идти?
Нет, внутри его было другое место, которое пугало куда сильнее. Норт пытался выдавить из себя слова.
– Я – Атанатос?
Ожидание ответа было долгим и мучительным.
– Нет.
Он ожидал услышать другое.
«Нет».
Норт встретился взглядом с психиатром.
– Как вы можете быть в этом столь уверены?
– Я не могу. Почему вы думаете, что вы им являетесь?
Поедать печеную плоть младенца? Видеть трупы, горящие в огне? Купаться в невинной крови? Как можно помнить все это, если оно не было порождением некой внутренней тьмы, которую он не способен контролировать?
Норт чувствовал, что мучительная дрожь воспоминаний захлестывает его. Они не очищали, а разъедали.
– Я чувствовал запах зла. Я чувствовал вкус зла.
– Знать зло – не значит самому быть злом.
– Откуда вы знаете?
– Потому что все это здесь, внутри.– Портер щипнул увядшую плоть своей костлявой руки.– И здесь.– Он поднес палец к виску.– И здесь. Записано в волокнах нашей плоти, словно в размотанном клубке пряжи, которая тянется через века, а мы – ее разлохмаченный кончик. Отдельные пряди, скрученные вместе, образуют единое целое. Вы и я – тени одного и того же человека. Осколки одной души.
– Я вам не родственник.
– Могу вас заверить, что родственник. Ваша кровь и моя кровь – два рукава одной и той же могучей реки. Наши потоки разделились очень давно, но воспоминания таятся внутри каждого из нас. В единичных случаях их можно отбросить назад, как это было со мной. Или же они могут усилиться, как это было с вами. Но и у вас, и у меня, хотя мы друг другу и чужие, одно генетическое происхождение. У нас один и тот же предок, живший четыре столетия назад. От этого момента и далее в глубь веков наша история одинакова. То, что мы помним,– одно и то же. Мы – один и тот же человек.
Китайские шепотки
Норт не мог этого принять.
«Здесь что, нет кондиционера?»
Его воротник насквозь пропитался потом. Норт чувствовал во рту едкий рвотный привкус. Шесть футов до двери. Он попытался преодолеть их. Две ступени. Он вышел из здания.
Портер ступил на тротуар следом за ним.
Чуть раньше пытался пойти дождь, однако снова установилась жара, и теперь в воздухе курился желтоватый пар. Дышать было трудно. Грязноватая дымка заполняла улицы, подобно болезнетворным испарениям. И повсюду – горячий бетон и асфальт.
Норт поискал ключи от своей машины.
– Сначала у меня были воспоминания о жизнях, о которых я ничего не знал, а теперь вы говорите мне, что я даже не цельная личность. Я осколок?
– Я понимаю, что это трудно.
Норт попытался засмеяться, дернув за ручку двери автомобиля.
– Конечно.
Портер залез на пассажирское сиденье и пристегнул ремень безопасности. Норт не возражал; он вырулил на проезжую часть и присоединился к потоку машин, едущих в центр города.
Однако в руль он вцепился так, что костяшки пальцев побелели.
– Вы знаете, сколько лет моей матери?
Портер покачал головой.
– Пятьдесят шесть. Она родила меня, когда ей было двадцать два. К тому времени у моего отца уже второй год была работа. Я видел ее портреты – длинные темные волосы, и она постоянно носила такие короткие, обтягивающие платья. Она была…
«Горячей?»
Он слышал ее стоны. Он видел, как она извивается и содрогается от удовольствия. Он ощущал знакомый приток ненависти, от которой не было избавления.
– Она была красивой женщиной, – неубедительно закончил Норт.
Он утратил самоконтроль. Он чувствовал бездну хаоса, разверзающуюся под ним,– густую, колышущуюся трясину, наделенную собственной волей.
