Овсеп посмотрел круглым птичьим глазом и недовольно сказал:
— Еще ничего не решили, а ты уже договорился!
— Значит, по-вашему, не строить?
— Строить, — сказала Арус, — только не этой осенью. Не успеем.
— Значит, не поддерживаете?
— Пока не поддерживаем.
Поехали обратно. Копыта коней звонко цокали по каменистой дороге. Горы возвышались одна над другой, как окаменевшие волны. Местами кудрявились на склонах леса. Небо густо синело, и только в просвете между горами, куда ушло солнце, тянулась нежно-зеленая полоса. Въехали в лес, и сразу стало темно. Шелестели осенними листьями невысокие кавказские дубы. Их шишковатые корни, вылезая из земли, в крутых местах были как ступени лестницы, по которой осторожно сходили лошади.
Арус казалось, что она понимает сейчас все, что происходит в сердце Оганеса. Конечно, в эту минуту он ненавидит и ее и Овсепа. Потом это пройдет, но сегодня он будет жаловаться жене: с какими тупыми, трусливыми людьми ему приходится работать! И Афо участливо скажет: «Душа моя, черной завистью завидуют они тебе. Плюнь на них…»
«Почему я не могу сейчас подъехать к нему и сказать, что нет у него большего друга, чем я?» — спрашивала себя Арус. Хорошо бы сказать об этом простыми словами, но так, чтоб он понял и навсегда поверил.
Оганес резким движением остановил свою лошадь. Остановилась серенькая кобылка Арус и пегаш Овсепа.
Навстречу им на поляну вышел невысокий старичок. Он вел лошадь с золотистой гривой и длинным хвостом. Лошадь была очень светлой масти, и ее шерсть, казалось, отражала желтый свет луны.
Арус привычным глазом оценила удлиненные формы коня, втянутый живот, маленькую головку, небольшие сторожкие уши. Но главное в лошади были не формы, а цвет. Она казалась золотой, вся блестела, а грива ее вздымалась, как пышное светлое облако.
Старичок наклонил голову и приложил руку к сердцу, приветствуя встречных. Он прошел дальше, и еще долго в темных кустах колыхалось светлое пятно.
Оганес не трогался с места.
— Вот чудесная лошадь! — вздохнула Арус.
— С азербайджанских кочевок. Они такую масть любят, — равнодушно сказал Овсеп.
— Первый раз в жизни такую вижу!
— А я видел, — неожиданно сказал Оганес. — Я видел…
Лес кончился. Широкая дорога повела по полям. Внизу, как нанизанные на нитку, ровными рядами тянулись огоньки села.
— Вы езжайте, я сейчас… Я потом… — невразумительно проговорил Оганес и, хлестнув своего коня, поскакал обратно к лесу.
— Куда он? — растерянно обернулась Арус к Овсепу.
— Ты что, Оганеса не знаешь? — махнул рукой Овсеп. — Кто скажет, что взбрело ему в голову!
Ночью Оганес сидел на кошме у костра. Далеко в горы забралась азербайджанская кочевка. Среди больших каменных глыб и гладких валунов пристроились палатки.
Несмотря на поздний час, Оганеса угостили хорошо. Под костром, прикрытый слоем земли и золы, испекся молодой барашек. Старик отгреб красные угли, разрыл землю и вытащил дымящиеся куски мяса.
Оганес знал, что сразу говорить о деле неприлично, но ему не терпелось.
— Ты меня знаешь? — спросил он у старика.
— Знаю, товарищ Амирян, — отозвался старик, — мы не первый год сюда скот гоняем.
— У вас председатель Кязимов? Я его тоже знаю, — сообщил Оганес, доставая измятую пачку папирос и протягивая ее старику. Потом без всякой подготовки он приступил к делу: — Эта лошадь, что я сегодня видел, — колхозная лошадь?
— Это мой конь, — ответил старик.
Оганес обрадовался. С человеком можно быстрее договориться, чем с колхозом.
— Ничего лошадь, — небрежно похвалил он, — светлая только очень…
— Хорошая лошадь. Породистая — кяглан. Золотая масть.
— Я не говорю, плохая.
Оганес сам чувствовал, как фальшиво звучит его голос. Ничего на свете не было для него желаннее этой лошади.
— Ты ее не продашь? — спросил он сразу.
Старик посмотрел на Оганеса и вздохнул:
— Нет! Я ее не продам.
— Продай, — попросил Оганес.
Афо всегда говорила: Оганес покупать не умеет. Если ему что нравится, он это сразу показывает. Дорого, дешево — цены для него не существует.
— Продай! Я хорошо заплачу! — убеждал Оганес.
— Нельзя ее продать, — неохотно сказал старик.
— Почему нельзя? Какая причина? Пойдем, я посмотрю коня.
— Что его смотреть, — сказал старик, но поднялся с места.
Когда они проходили мимо шатра, женский голос окликнул: «Ильяс!» Старик остановился. Его разговор с женщиной был похож на ссору.
— Видишь, и жена не хочет продавать, — недовольно пояснил он, подходя к Оганесу.
— С каких пор ты жены слушаешься? — подзадорил Оганес.
Стреноженный золотой конь пасся за камнями.
У Оганеса забилось сердце, когда он положил руку на его тонкую переносицу и коснулся светлеющей в темноте пышной гривы. Ему казалось, будто сбылся давний сон, будто что-то недосягаемое далось наконец в руки, и теперь только надо удержать, не упустить, иначе проснешься с чувством острого разочарования.
— Продай! — умолял он. — Нужен мне этот конь!
— Дорого стоит, — наконец решительно проговорил старик.
— Сколько?
— Дорого, — упрямо повторил Ильяс. — Двенадцать больших баранов стоит.
Цена была невозможная.
— Много хочешь.
— Много хочу, — легко согласился Ильяс. — Не стоит покупать. Айда, спать пойдем.
— Ну, десять баранов! По рукам?
Оганес не знал, есть ли у него десять баранов. Он и не думал об этом. Ходят какие-то его бараны в стаде. Не хватит — он их докупит. Торговался он потому, что так полагалось.
— Нет, — упрямо сказал старик, — двенадцать больших баранов.
— Ладно. Забираю лошадь.
Ильяс был раздосадован. Он пробормотал какое-то ругательство и крепко ударил животное по ребрам. Лошадь зафыркала и запрыгала в сторону.
— Баранов доставишь — заберешь, — угрюмо сказал старик.
Оганес ехал горными дорогами под звездным небом, радостный, как в день своей свадьбы. Он видел табун золотых коней; кони паслись на зеленых склонах, гривы их под солнцем точно костры. Оганес не ощущал холода горной ночи, не чувствовал, что роса ложится ему на плечи. Он ехал по горам под звездным небом и пел:
