конечно. А у какого-нибудь деревенского помещика. Но чтобы явиться просить места, нужно хотя бы выглядеть прилично, а последний костюм уже протирается на локтях. Он устало прикрыл глаза. Только не возвращаться домой. Только не домой. Он умрет от стыда, если вернется к ним так. А мать и сестра сживут его со свету. Мадлен осталась без приданого, семья в бедности… Что будет, если после всех этих лет в дорогом коллеже он вернется ни с чем, без денег и без будущего? Он сжал зубы, напоминая себе, что, в конце концов, это были его деньги, завещанные ему, а не Мадлен, и нечего себя корить. Это и было бы справедливо, твердил внутренний голос, если бы он достиг чего-то. А он выучился, проработал три месяца у полного ничтожества и остался на улице. Его поход во дворец был скорее жестом отчаяния, чем наглостью. Он не надеялся на милость. Слишком явным было презрение в глазах королевы. Она вообще не видела в нем человека. Она видела перед собой зарвавшегося нищего провинциала. Он горько улыбнулся своим мыслям. Ранним утром следующего дня он вышел из дома в холщовых брюках и потертой безрукавке, и уже к вечеру он носил тяжелые мешки с песком вместе с другими рабочими, строившими отель д’Арден.
Несколько дней спустя Изабелла вспомнила о нем. Воспоминание о его дерзкой непочтительности заставило ее вызвать секретаря и продиктовать ему письмо. Лакею она дала адрес, оставленный Орсини. Письмо вышло жестким, даже грубым. Орсини читал его, покрываясь красными пятнами от ярости и обиды. «Мэтр Орсини! — перечитал он заново. — Ее величество изволили уведомить вас, что ваша просьба невыполнима, поскольку ни ваше происхождение, ни ваше образование, ни иные ваши качества не позволят вам достойно служить вашей королеве. Позвольте советовать вам не тратить время попусту и найти себе занятие, к которому вы способны. Изабелла Аквитанская, королева».
Орсини пришел в бешенство, письмо и его презрительный, насмешливый тон уязвили его до глубины души. «Да, я плебей! — воскликнул он, яростно сминая ни в чем не повинный листок и швырнув его на пол, — но что смешного в моей просьбе? Что я сделал такого, чтобы заслужить подобный ответ? Ее величество изволили уведомить! Она издевается! Почему?! Почему она, глупая своенравная девчонка, имеет все, а я должен выносить унижения и насмешки? Почему?»
Он не ошибался. Изабелла не удержалась от искушения посмеяться над ним, отправив сыну колбасника письмо, формой достойное дворянина, но с содержанием глубоко унизительным. Она хотела дать ему понять несоответствие между его положением и его притязаниями.
Он понял. Затаив бессильную ярость, он остался в столице, обещая себе, что его час еще настанет.
Вскоре Изабелле пришлось проводить своего брата в дальнюю дорогу. Он был ближайшим наследником короля Роланда, и теперь старый король скончался. Кончилось детство и беззаботная юность Оливье, как незадолго кончилась свобода юной Изабеллы.
— Теперь мы достойные брат и сестра, — печально вздохнула Изабелла, обнимая его на прощание. — Ты король, а я королева. Наши детские годы остались позади. Никогда больше не будет, как раньше. Никогда.
— Милая Изабелла, все у нас будет хорошо.
— Королей всегда ждут одни лишь несчастья, завистники, заговоры, войны. Нам не узнать ни свободы, ни семейного счастья.
Он промолчал. Все знали, что он давно влюблен в Анну де Принн, красавицу-герцогиню, богатую, высокородную молодую вдову. Но не королеву и не принцессу. Он уезжал, а она оставалась при дворе Изабеллы.
— Ты будешь писать мне, Оливье? Не только как король. Как мой брат.
— Конечно, дорогая сестра.
Она глядела ему вслед. Он уехал, сопровождаемый сотней дворян. Когда-то их родители лелеяли мечты об их браке. Однако вырастив их вместе, королевы-сестры сами ужаснулись тому, что натворили. Они видели друг в друге сестру и брата, любящих и дружных, и было бы кощунством заставить их стать мужем и женой. В конце концов, принцесса Маргарита, сестра королевы Алисии, подыскала для сына некую принцессу Веронику Гримальди, наследующую престол небольшой, но весьма богатой страны. Брак Оливье и Вероники был вопросом времени.
Отъезд Оливье опечалил Изабеллу. Она лишилась верного друга, готового поддерживать ее во всем.
Граф де Рони-Шерье не отходил от Изабеллы ни на шаг, надеясь утешить ее. Постепенно, день за днем, к ней все больше возвращалась веселость и бодрое расположение духа. Прошло время, и Оливье стал для нее воспоминанием.
Однажды Рони-Шерье заговорил с ней об Орсини.
— Ваше величество, — произнес он мягко, — меня глубоко опечалило то, как вы разгневались на моего друга. Может быть, по прошествии времени, вы смените гнев на милость?
— Вашего друга? Я обидела вашего друга? О ком вы, граф? Я как будто не знаю никого из придворных, кто был бы особенно близок с вами. Вы, мне показалось, держите себя ровно со всеми.
— О, не среди придворных! У меня был и есть один друг. Но, боюсь, Орсини рассердил вас своей безрассудностью.
Она помнила его.
— Орсини? Ваш друг? — она улыбнулась. — Вот уж не знала!
— Да. Орсини — мой друг детства. Мы выросли вместе. Я потерял его из виду лишь последние пару лет.
— Вот как? Однако вы ошиблись, граф. Я вовсе не сержусь на него. Просто ему не место здесь, граф, — она подчеркнула его титул, словно давая понять о пропасти, лежащей между Орсини и его другом, Орсини и королевским двором.
— Он прекрасный человек и очень умный, — Рони-Шерье улыбнулся. — Более умный, чем я.
Ее задело его восхищение дерзким плебеем.
— Он просил вас похлопотать за него, граф?
— Что вы, ваше величество! Да Орсини скорее умрет, чем попросит о покровительстве!
— Вы так хотите, чтобы он получил какую-нибудь должность?
— Откровенно говоря, хочу. Я всегда желаю добра моим друзьям, ваше величество.
— Пусть так. Я, пожалуй, что-нибудь придумаю.
И Изабелла лукаво улыбнулась, а в ее глазах сверкнул огонек.
— Ах, ваше величество, — грустно сказал граф, — вы все-таки настоящая королева.
— Разве по-вашему это дурно? — кокетливо спросила Изабелла.
— Нет. Да. Это весьма печально для меня. Будь вы обыкновенной женщиной… Если бы вы были просто женщиной, мне было бы проще, гораздо проще.
— Я не понимаю вас, граф.
— Вы всегда не понимаете! — с горькой обидой воскликнул Рони-Шерье.
— Вы знаете, что я вас люблю, но всегда делаете вид, будто не понимаете ничего. Вы играете моими чувствами к вам. Вас забавляет, когда ваши слова причиняют мне боль. Вы развлечения ради кружите мне голову, не гоните и не зовете, позволяете мне быть у ваших ног и постоянно твердите: «Не забывайтесь. Что это вы говорите?» Вы… вы жестокая кокетка, ваше величество.
— Вы снова забываетесь, — заметила королева.
— Да! Стоит мне только сказать правду, как вы отталкиваете меня, а если я молчу, тогда вы маните меня обратно. Зачем, за что вы издеваетесь надо мной?
Изабелла улыбалась. Ей нравилось, что ее так любят.
— Что же вы от меня хотите, господин де Рони-Шерье?
— Я или умру, или не буду вашим бесправным фаворитом! Мое сердце может быть разбито, но оно не станет игрушкой.
— Никто не играет вашим сердцем.
Он с надеждой вгляделся в ее лицо.
— Ваше величество, — молил граф. — Только скажите мне правду. Что я для вас?
— Правду? Прекрасно. Так слушайте же, бесправнейший из фаворитов, ибо правда в том, что я люблю вас.
Он ахнул и умолк, не находя слов, чтобы выразить восторг.
