— Ну, Освальд, ты слишком уж вдаешься в детали. — Он взглянул на меня, и я поспешно добавила: — Подумай лучше о ребенке. Будь терпимее ради младенца, бедняжки Калвины.
— Малышка Вудроэтта. Очаровашка Линдонисса, — помолчав, продолжил он.
— Дорогая Ратерфордина,[18] — не унималась я.
Когда он произнес «милая Рональд-Энн»,[19] я захохотала так, что у меня бока разболелись.
— Я все равно не понимаю, почему ты ревнуешь меня к Иэну, — сказала я, когда мы уже вошли в хижину. — Это я должна ревновать. Ты ежедневно ощупываешь голых женщин, но я ведь понимаю, что это твоя работа.
— Врушка. Тебя это бесит.
— Конечно, бесит. Я хочу, чтобы ты был только моим.
Просунув руки под его рубашку, я погладила Освальда по спине.
Он взглянул на меня:
— Иэн приезжает из-за тебя.
— Я уверена, он давно позабыл, что встречался с глупой мексиканской девчонкой, — сказала я, хотя у меня в шкафу были припрятаны записки и подарки, которые регулярно присылал Иэн.
— А я не могу забыть. — Освальд поцеловал меня в губы, потом провел пальцем по моей шее. — У нас еще есть время до их приезда, — сказал он.
Взяв меня за руку, он слегка прихватил зубами кожу на тыльной стороне моего запястья — так Освальд давал понять, чего он хочет.
Я сняла с него пиджак, стянула через голову галстук и расстегнула рубашку. Потом быстро разделась сама, и он привлек меня к себе, поглаживая по спине и бедрам, игриво покусывая мою шею.
Я целовала его грудь; после длинного трудового дня кожа Освальда приобрела едва уловимый солоноватый привкус. На мой взгляд, он идеален во всех отношениях. Я расстегнула ремень и стянула с него широкие брюки. Он шептал мое имя, продолжая ощупывать меня и поглаживать; через некоторое время я почувствовала, что почти отравилась удовольствием.
— Можно? — вежливо спросил он. Освальд всегда просил позволения своим низким, мелодичным голосом.
— Да. — В тот момент я была согласна на все.
Он потянулся к картине, стоявшей на полке, и нащупал за ней скальпель, который всегда там лежал.
Освальд извлек скальпель из ножен.
Я поежилась, несмотря на то, что было тепло. Я не из тех девушек, что стремятся к боли, но некоторые занятия, например работа в саду, стоят того, чтобы перетерпеть маленькие ранки и ссадины.
Освальд ласкал меня до тех пор, пока я не откинула наконец голову и не закрыла глаза, ощущая только прикосновения его рук. Потом я почувствовала, как он сделал надрез в верхней части моей груди — так быстро и незаметно, что я почти не почувствовала боли. Открыв глаза, я наблюдала за тем, как он склонил голову над ранкой, из которой сочилась алая кровь. Освальд вздрагивал от удовольствия. Через несколько секунд, когда он оторвал губы от моей груди, порез затянулся, и кожа выглядела абсолютно так же, как прежде.
Скользнув на шерстяной ковер, мы начали заниматься любовью. Освальд кольнул скальпелем мой указательный палец и высосал несколько капелек крови. Перевернув его на спину, я завладела им.
Мою беззаботную дрему прервал собачий лай — видимо, подъезжали гости. Взглянув на часы, я выбралась из объятий Освальда.
— А ты знаешь, который час? — спросила я.
— Который?
— Поздний, очень поздний.
Я подошла к шкафу, а Освальд просто смотрел на меня, лежа на ковре.
Юбка и хлопковая блузка цвета бургундского вина, которые я планировала надеть, выглядели еще более убогими, чем накануне вечером. Но — делать нечего. Я выложила их на кровать.
— Давай примем душ вместе!
— У нас нет времени. Мне придется ополоснуться, изобразив Шустрика Гонсалеса.[20]
Я помчалась в ванную. В течение трех минут, пока я стояла под струей воды, я мандражировала по поводу встречи с родственниками Освальда в целом и его родителями, в частности. Господин и госпожа Грант целый год провели в Праге; я даже видела фотографии, на которых они все делали по-пражски: читали в кафе, ходили в музеи, посещали различные культурные события и обсуждали экзистенциализм.
Они вырастили замечательного, хотя и вполне практичного сына и наверняка должны быть прекрасными людьми. Я втайне надеялась, что они нежно обнимут меня, и мы станем искренно заботиться друг о друге. Вероятно, мама Освальда будет вести со мной длинные телефонные разговоры, а может, даже подкинет какой-нибудь хороший совет. Мы все станем собираться по праздникам, а у них на каминной полке будет красоваться наша с Освальдом фотография.
Толстым махровым полотенцем из египетского хлопка я сначала вытерла тело, а потом подсушила волосы. Умаслившись молочком для тела, которое должно было придать коже блеск, я выскочила в спальню.
На кровати, положив ногу на ногу и что-то напевая себе под нос, восседал Освальд. Кроме широких трусов, на нем ничего не было.
— Милый, ты сидишь на моей… — начала было я, но потом увидела, что он ни на чем не сидит. — Где моя одежда?
— Мне кажется, ты гораздо лучше выглядишь без нее, — улыбнувшись своей кособокой улыбкой, ответил Освальд.
— Меня радуют твои иллюзии. И все же, куда ты дел мои вещи?
— Может, в гостиной? Посмотри там.
— Ха, ха, ха, — возмущенно пробормотала я и, чуть пригнувшись, проследовала в соседнюю комнату — еще не хватало, что бы кто-нибудь, проходящий мимо нашей хижины, увидел через окно мои
Освальд побрел за мной.
На диване лежали матерчатые чехлы с одеждой и несколько свертков с символикой дорогого универмага.
— Это еще что такое? — поинтересовалась я, остановившись как вкопанная.
— Распакуй и узнаешь.
Все это напоминало Рождество. Не тот праздник, который я привыкла наблюдать в доме своих родителей: моя мать Регина распаковывает бесконечное количество подарков, купленных для себя любимой, — а тот, что мы привыкли видеть по телевизору: восхищенные дети и с любовью глядящие на них родители.
Здесь были и миленькие летние платьица, и босоножки, и роскошный черный костюм, и шелковые блузки, и брюки из гладкой ткани, и мягкие накидки, и свитеры, и подходящие ко всему этому великолепию аксессуары. А еще в свертках обнаружились элегантные туфли без каблука, дерзкие шпильки и клёвые спортивные ботинки. Одна из коробок была заполнена нижним бельем, упакованным в хрустящую оберточную бумагу. И, наконец, я увидела платье, идеальное для похода на свадьбу к Нэнси — из темно- розового шелка, отороченное бархатом, простое и прекрасное.
— Зачем ты… Когда ты успел?
— Моей заслуги тут нет. По бабушкиному совету я поручил выбрать все это своему персональному продавцу-консультанту.
Принимать подарки от Освальда было бы очень легко, невероятно легко. Но мне хотелось любить его не за подарки, а за то, что он это он.
— Я не могу принять от тебя все это.
