Эбенизер извлек из воздуха два бумажных листа. После заполнения анкет и денежного расчета он ушел и отсутствовал довольно долго.
— Знаешь ли, Сид, — признался Вальд, — даже на меня твой рассказ произвел определенное впечатление. Интересно бы знать, в какой мере он соответствует твоей реальной истории?
— Не могу сказать тебе это, — отрицательно покачал головой Сид. — Разве ты не помнишь, что в полете уже пытался подбить меня на обмен историями своей жизни?
— Да; ты отказался и даже построил целую теорию…
— Сейчас я использовал случай, чтобы продемонстрировать тебе всю бессмысленность подобных откровений. Любая история, подобная той, что я рассказал, имеет право на существование — ты согласен?
— Не знаю, что тебе и сказать. Скажу «нет».
— На нет и суда нет, — ухмыльнулся Сид. — Если никакая история не годится, то к чему тогда этот обмен информацией?
— Хм. Скажу «да».
— Значит, любая история годится; в таком случае, чем реальная история отличается от выдуманной?
— Тем, что она реальная.
Сид опять ухмыльнулся.
— А что такое реальная? Бывают ли вообще реальные истории? Неужели ты думаешь, что, рассказывая мне свою так называемую реальную историю, ты не исказишь ни единого факта? Это просто смешно; людям свойственно воспринимать субъективно, да и попросту забывать. Желаете спорить?
— С последним утверждением — нет.
— Очень хорошо. Но ведь стоит тебе исказить один-единственный факт, как реальная история становится уже не совсем реальной, верно? Исказишь два факта — она еще менее реальная… Ты уже понимаешь мою мысль?
— Схоластика, — буркнул Вальд.
— Очередной ярлык, — самодовольно заметил Сид. — Может, ты просто хотел сказать, что мои доктрины оторваны от жизни? Но и это не так: разве в результате моего рассказа события не поворачиваются для нас благоприятным образом?
— Ну, здесь уж ты явно подзагнул, — сказал Вальд со скрытым удовлетворением. — В результате твоего рассказа; не в результате молитвы, стало быть. Ох, Сид! смотри, будешь наказан за гордыню!
Сид почесал репу и стал обдумывать свой ответ. Уж точно он придумал бы какую-нибудь новую логическую загогулину, не вернись в это время старина Эбенизер. Он выложил на стол два красивых конверта и торжественно провозгласил:
— Джентльмены! Поздравляю вас со вступлением в ряды АПЕЛЗСИН. В этих конвертах вы найдете членские карточки и информационные письма. Не буду произносить по этому поводу долгих речей; вместо того, исходя из обстоятельств, приглашаю вас на ланч за счет Ассоциации.
— Что ж, — сказал Вальд, — это очень мило.
— Однако, — сказала Вероника, — конец тысячелетия все ближе и ближе, а сериал, пусть даже бессистемный, почему-то не продолжается; как это понять? Я, как постоянная и активная слушательница, возмущена; даже Марина, хоть и является слушательницей пассивной, возмущена тоже. Не правда ли?
— Может быть, — мягко сказала Марина, — «возмущена» — не вполне подходящее слово; как служанка, я не могу быть возмущена — могу быть лишь залуплена, да и то втихомолку.
— Но ты хотя бы залуплена? — спросила Вероника.
— Не могу сказать; это
— Какая ты хитрая! — недовольно сказала Вероника, покачивая головой. — Как раскалывать госпожу на рассказ, так давай Вероника, а как слушать
— Уж конечно, — отвечала Марина, — куда как хорошо… вас небось по попке не шлепали…
— А тебя не потому шлепали, что служанка…
— А почему?
— Потому что дуру прогнала…
Марина фыркнула. Госпожа улыбалась, слушая негромкую перебранку своих спутниц. Затем она подозвала официанта и сделала быстрый заказ.
— Извольте-с, — сказал официант и мигом принес требуемое.
Вероника отвлеклась от спора, захватившего было ее, и проводила взглядом официанта. Марина увидела, что принесли ее любимое капуччино, и поблагодарила взглядом Госпожу. Госпожа похлопала Глазками и еще раз улыбнулась. Им было хорошо.
— Но все-таки, — сказала Вероника, когда официант исчез из поля зрения. — Ты расскажешь нам что-нибудь, какой-нибудь очередной свой пизод?
— Придется, — вздохнула Ана, — не то вы, глядишь, подеретесь. Однако для стилистического разнообразия я расскажу не из нашей с Филом жизни; это будет заимствованный пизод.
— А так разве можно?
— Да, потому что он вместе с тем и не чужой; он из серии чужих пизодов, которые как бы становятся твоими.
— Благодаря сопереживанию, да?
— Именно, дорогая, — подтвердила Ана, — а еще благодаря так называемой желтой прессе.
— Послушаем, — сказала Вероника, закуривая.
— Я расскажу вам, — начала Ана, — об истории Мар Флорес — дамы, никому не известной в тот год, когда я приехала в Барселону, да даже и год спустя. История эта полностью разыгралась во время моей жизни в Испании, а потому я знаю о ней почти столько же, сколько и любая обычная испанка. Почему «почти»?.. позже станет ясно.
Итак, в течение одного года двадцатипятилетняя Мар (что означает море, кстати) Флорес (что означает цветы) сделалась одной из самых желанных участниц национальных показов мод. Ни один из журналов с картинками, дорогих и дешевых, не обошелся без одного, а то и нескольких интервью; телепередачи о личной жизни знаменитостей — артистов, тореро, спортсменов, аристократов — отражали яркий свет новой звезды, стремительно вспыхнувшей и с каждым днем разгоравшейся все сильнее.
Конечно же, общество симпатизировало звезде. Она не обладала голливудскими внешними данными — впрочем, мало кто из испанок подходит под этот стандарт. Звезды фламенко, к примеру, отнюдь не красивы… то есть они красивы именно внутренней красотой, и я не сразу научилась понимать это. Истая испанка, Мар Флорес была обаятельна, добродетельна и целеустремленна; она воплощала в себе чаяния простых людей. Матери семейств покупали в киосках журналы, чтобы прочитать что-нибудь новенькое о любимице, а потом передать дочерям — смотрите и учитесь, как надо жить.
Потому что Мар была не просто манекенщицей, каких полным-полно. Она переросла этот уровень и стала просветительницей, общественным деятелем; она открыла школу хороших манер для девушек, пансион для детей с дефектами цветовосприятия, а также гонку воздушных шаров. При всем при том она вовсе не считала себя совершенством и признавала необходимость постоянной работы над собой. Наступил день, когда она призналась широкой публике в своей мечте о работе в кино; для этого она намеревалась оставить карьеру манекенщицы и ехать в Штаты, чтобы изучать актерское мастерство.
Общество пришло в уныние. Читая такое, люди тайком утирали слезы и думали: как же мы-то без тебя, Мар? Ведь ты уедешь в Голливуд… выйдешь замуж за какого-нибудь тамошнего толстосума и уже, чего доброго, не вернешься к нам! Пресса наполнилась письмами протеста; не было ни дня, чтобы у особняка
