– Оставь мне матушку, а я тебе десять рублев подарю.
– Двадцать! – рявкает Фрол.
Поп отсыпает монету.
– Оставь мне жизнь, благородный вьюнош, – просит посадский, – а я тебе тридцать рублев дам.
– Сто! – рявкает Фрол и тут же получает эту сумму.
Тут на крыльцо вышел судья Шемяка и протянул руку.
– Давай твои посулы-то, мил-человек. Чего у тебя в тряпке, золото али камни?
– Камушек! – усмехается Фрол и показывает судье свою булыгу.
– Господи! – тут же возопил судья и осенил себя широким крестом. – Благодарю тебя, Господи, что по нему судил, а то бы он меня ушиб!
Фрол стегнул лошадку и поскакал по бревенчатой мостовой, напевая свою песенку. Вслед ему из-за угла поглядывал посрамленный, но довольный Онтий.
– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, – безудержно хохочет в своем кресле-троне князь Кукинмикин. Перед ним стоит, скромно хихикая, Онтий. По всему видно, он только что закончил доклад о сегодняшнем приключении.
– Ай да молодчик! Ай да Фрол Скобеев! – грохочет князь. – Эдакий соколик отобьет у Томилы нащокинскую девку, как пить дать! – Смех вдруг обрывается. – Вот только как нам эдакую птицу в свои тенета уловить? Ему и впрямь сам черт не брат…
– Брат! – восклицает вдруг Онтий, словно его осенила блестящая мысль. – Черт ему станет брат!
– Чего придумал, Онтий? – прищурился боярин.
– Прикажите, солнышко-князь, доставить сюда графа Калиостро.
– Кого-кого? – с недоумением спросил боярин.
– Того еврейского черной магии мозголова, что в прошлом годе к вам в гости пожаловал. Вы его как тады в подвал отправили, так и забыли.
– Эй, слуги! – крикнул боярин. – Подать сюда колдуна!
Сумерки спустились вновь над Москвой, но томный князь Томила все посматривает с седла в свой заветный «дальновидец» да поет нежным голосом:
А за углом бревенчатого сруба притаился уже с обнаженной саблей Фрол Скобеев. Блестят его глаза и зубы в мстительной усмешке.
С этой песней Фрол вылетает из засады на своем бесхвостом коне и сечет княжью стражу направо-налево, а когда все уже всадники посечены, стаскивает беззащитного увальня-князя на землю и задает ему батогов по мягкому месту.
Князь рыдает. Месть совершена. Фрол поднимает подзорную трубу и с несказанным удивлением видит в окуляре Аннушку. Дева мечтательно глядит из оконца на луну, подперев сочные груди белыми рученьками. На лице Фрола появляется мечтательная и в то же время дерзкая, чуть ли не разбойная улыбка.
– Кто ты есть, тать лесная, что над русским князем ругаешься? – слабым голосом спрашивает Томила, подтягивая штаны.
– Твои псы меня батожили, а я тебя, потому как наши отцы побратимы, и я твой брат. На, читай! – Фрол протягивает князю отцову грамоту.
Стоило только чувствительному князю краем глаза взглянуть на грамоту, как он разразился сладкими рыданьями и бросился Фролу на шею.
– Братушка! Братушка мой любезный! Как был я одинокая вьюноша во всем свете, так ты ко мне пришел, и тепло мне стало на сердце! – князь осыпал новоявленного братца поцелуями. – Подарю тебе, Фрол, свой кафтан и хлебную службицу добуду.
– Штаны-то подтяни, – пробурчал Фрол.
– Его сиятельство граф Калиостро, почетный доктор Оксфорда и Праги, – торжественно объявляет кукинмикинский тамбурмажор.
Слуги вносят в палату бочку с солеными огурцами. Некоторое время поверхность рассола остается невозмутимой, потом лопается несколько пузырьков и из бочки вылезает маленький старичок, почти карлик с жалкими остатками парижской завивки и в кружевах. Чихает.
– Сырость, – говорит он скрипучим голосом. – В этой проклятой бочке желтеют кружева. – Он достает из рассола корявый огурец, удивительно похожий на его собственный нос. – Как называются эти отвратительные плоды?
– Соленый огурец, ваше сиятельство, – с поклоном отвечает Онтий.
– Так я и знал. В 899 году этой эры мэтр Овидиус предсказал мне люмбаго от соленого огурца. Сик! Будь проклят тот час, когда я повернул лошадей в Московию.
– Простишь ли, батюшка, – конфузливо говорит Кукинмикин. – Мы тебя в то залетье как засунули по хмельному делу в огурцы, так и забыли… эка – цельный год, батюшка, в рассоле прел…
– Год это ерунда! – кричит Калиостро. – Кружева! Поясница! Нос! Никак не лучше гостить в аду, у Вельзевула. Тот тоже забывчив, хам!
Онтий что-то зашептал боярину на ухо. Тот заулыбался, закашлял в кулак, закивал, потом обратился к Калиостро.
– А ты, батюшка, небось, видел самого-то Сатану?
– Имел неудовольствие, – сухо ответил чародей, чихнул и кряхтя полез обратно в огурцы. – Пардон, я спать хочу.
– Погоди, граф! – крякнул боярин. – На том свете выспимся!
– Ты в этом уверен, светлейший князь? – с неожиданной острой улыбочкой и сарказмом вскинул бровь чародей.
Тут к бочке подступил любезнейший Онтий.
– Ваше сиятельство, добрейший наш хозяин желает посмотреть на ваше великое искусство. Возможно ли преобразить сию палацу в чертог Князя Тьмы?
Калиостро, уже сидя по горло в рассоле, хитровато прищурился на заговорщиков.
– Вполне возможно, синьоры. Но в награду вы отправите меня в Европу вместе с этой кадушкой. Я к ней привык, синьоры. Сик!
Рассол сомкнулся над его головой.
Ивановская площадь, как всегда, шумит, судит, рядит, шельмует, торгует, ворует. Сюда стекаются жалобщики со всей страны, отсюда расходятся лучи правосудия.
Вот шестеро мужиков в белых холщовых рубахах, разинув рты, пробираются в толпе. У пятерых из них под мышкой по гусю, у шестого на плече торба с лаптями.
– Эй, мил-человек, – останавливает мужик хмельного, как всегда, и страшненького Вавилона, – укажи- ка нам самого хитрого подьячего для суда.
Вавилон без церемоний засовывает руку за пазуху мужику, вытаскивает оттуда пару яиц, крендель да горсть медных монет. Довольный показывает:
Мужики, ничего не поняв, благодарят Вавилона. А Фрол Иваныч и впрямь уже свой человек на Ивановской площади, где еще неделю назад валялся избитый в грязи. Бумаги у него в руках порхают, как голуби, а перья трещат. Видно, что новое дело ему по душе – глаза блестят, щеки разрумянились.
– Рассуди, батюшка, нас братьев, – кланяются ему шестеро мужиков. – Тятя покойный оставил нам пять гусей, никак поделить не могём. С-под Казани пёхом пёрли за правдой, по пять пар лаптей сточили.
Фрол мгновенно разбивает братьев по парам, каждой паре вручает по гусю, а себе берет двух самых жирных.
