Вдруг он замечает, что совсем неподалеку от него с исключительной тщательностью одевается один из его питомцев – Столбов Николай. Старый костюм, очки, пробор, ни дать ни взять научный работник, только рост огромный.
– Николай, тренировка еще не кончилась!
Грозняк смотрит на питомца с еле скрытой тревогой.
– Для меня кончилась, Самсон Аполлинариевич, – с виноватой улыбкой мнется гигант.
Грозняк хватает Столбова за руку и тащит в тренерский совет как нашкодившего мальчишку.
На тренерском совете клуба «Студент» царит благодушие. Кривые многочисленных диаграмм ползут вверх. Клокочет боржомчик, и в легком сигаретном дыму порхают улыбки. Звучит дружеская оптимистическая многоголосица.
– Успехи в нашем клубе несомненны…
– Весьма отменны…
– Конечно, существуют недостатки…
– Лишь опечатки…
– По боксу повышенье нормативов…
– В бюджете накопление активов…
– Большой прогресс замечен в сфере гребли…
– В оранжерее свеженькие стебли…
– Запущена в печать многотиражка.
– Закуплена в райфо малолитражка.
– И массовость взбухает, словно тесто.
– И кассовость, хе-хе, имеет место.
В этот момент хлопнула дверь, и на пороге появился Грозняк. Вслед за ним, нагнув голову, в помещение проник Столбов. Члены тренерского совета встретили их симпатичными аплодисментами.
– Аплодисменты? – хмуро сказал Грозняк и выпустил изо рта клубок черного дыма от кубинской сигары «Portagas» (он курит сигары). – Аплодируете ренегату?
– Как?! – вскричал председатель тренерского совета розовощекий регбист Борщов. – Вы зрелый игрок и мастер атаки отличный?
Столбов прижал руки к груди.
– Товарищи, выхода нет. Я прощаюсь с большим спортом. У меня родилась двойня. Я пишу диссертацию. Прощайте, товарищи. Я ухожу от вас по старости. Чао, товарищи, чао!
В наступившей после его ухода тишине члены тренерского совета боялись взглянуть на Грозняка, но тот стойко переносил неожиданный удар судьбы. Он смотрел сквозь собственный дым в окно и видел там свою мечту – огромную, как монумент, фигуру чабана на горном склоне.
…Он идет по аллее стадиона и размышляет в горестном недоумении. Как? Предпочесть баскетболу сомнительный пыл диссертаций? Ссылаться на старость при росте два метра ноль восемь? О, если мне бы природа послала столь замечательный рост, я бы играл до седин в дорогом баскетболе, да и во время седин я бы, конечно, играл. Право, смешно предпочесть баскетболу сомнительный гнет материнства или отцовства двойного, как сделал глупец Николай…
Грозняк идет по аллее, крепко стуча каблуками, попыхивая сигарой, но размышления его звучат, как жалобы на горькую судьбину.
Навстречу ему со скамейки поднимается спортивный журналист Слоновский, тот самый скептик из нашего пролога.
– Привет, Грозняк!
– Эх, Слоновский, я несчастен.
– Я знаю. От вас ушел Столбов.
– И это накануне отборочных соревнований!
– Утешить вас могу лишь тем, что вы все равно их не выиграли бы.
– Я знаю вашу точку зрения, Слоновский! «Студенту» всегда чего-то не хватает. Ваш идеал «Инженерия».
– Конечно, вы проиграете «Инженерии» очков пять или семь, может, три, если вам повезет, может быть, даже одно очко, но обязательно проиграете.
В конце аллеи появляются игроки «Студента», возвращающиеся с тренировки. Все вместе в своих джинсах и свитерах они выглядят как компания обычных юнцов, и лишь при приближении к тренеру и журналисту мы видим, что это гиганты.
– Мы выиграем у «Инженерии»! – потрясает кулаком Грозняк и смотрит на своих парней. – Мальчики!
– Еще бы нет! – хором отвечают мальчики и подпрыгивают.
– Мы выиграем отборочные игры и поедем на кубок Адриатики!
– Еще бы нет.
– И там мы выиграем у югославов, у американцев и у испанцев!
– Еще бы нет!
– Мы обыграем «Фричи-Причи»!
– Еще бы нет!
Насмешливый смех Слоновского.
– У «Фричи-Причи-Сити-Кампус»? Да вы не выиграете ни у них, ни у нашей «Инженерии», даже если найдете своего – ха-ха-ха – чабана. Вам, братцы, кое-чего не хватает. Вы отлично играете, и вы любите баскетбол, но
Едва Слоновский закончил свою неприятную арию, как в глубине аллеи среди гипсовых скульптур замелькало яркое пятно. Пресолиднейший и наиприятнейший человек ловко приближался на мопеде. Он махал рукой и радовался еще издалека, словно вестник победы.
– Кто это? – спросил Слоновский.
– Это композитор Григорий Михайлович Баклажан, наш главный болельщик, – ответил Грозняк. – Хорошо, что вы спели свою арию до его прихода.
– Нашел! Нашел! – кричал композитор, приближаясь. – Самсон, я его нашел! Собирайся немедленно, я его нашел!
– Кого нашел, Гриша-джан? Что за паника?
– О счастье! О нежданная радость! В краю фольклора я его нашел. Он растет среди фольклора, джан!
– Да кто растет, Гриша?
– Чабан! Твоя мечта, Самсон!
Легкие растрепанные тучки цеплялись за скальные столбы под ногами чабана, а над ним по-прежнему сверкало незыблемой голубизной огромное небо.
Чабан свистнул верному псу, спустился с камня, прилег на траву и вынул маленькую книжечку для спокойного чтения. Он читал сборник стихов Андрея Вознесенского «Взгляд» и немного даже подергивал ногами от удовольствия. Ноги его, торчащие из-под бурки, были обуты в баскетбольные кеды.
На гребне горы появились Грозняк и Баклажан. Они шли в альпинистской связке и с ледорубами в руках. Вид у них был измученный, но гордый – преодолели такой подъем!
– Есть еще, есть еще, Самсоша, порошок в… – начал было Баклажан и осекся.
