О, этот вьюноша летучий!

милиционера, уже выступает в своем репертуаре, кричит режущим нервы голосом:

– А вон, длинный без очереди полез! Гляньте, что делает! Вот люди! Не пускайте длинного-то!

Олег и Ольга в числе десяти очередников попадают внутрь ОВИРа. В спину им внимательно смотрит широкоскулая личность в импозантных очках.

В кабинете инспектора ОВИРа здоровенная лошадь, тов. Рыжина, обменивает эмигрантам внутренние советские паспорта на сомнительные выездные бумажки:

Хейфец, вас сколько выезжает?

Несовершеннолетних сколько?

Почему у вашей бабки год рождения
в третьем экземпляре перепутан?

Надо быть внимательнее.

Хейфец! Вот здесь распишитесь,
вот здесь, и здесь.

Многосемейный отец Хейфец в некоторой растерянности направляется в коридор. Олег протягивает товарищ Рыжиной почтовую открытку и два паспорта, свой и Ольгин.

И вдруг что-то особенное ломает эту рутину. Товарищ Рыжина с вытянувшимся лицом смотрит снизу от стола на Олега:

– Хлебников? Олег? Семенович? Так-так-так.

От брезгливо-делового тона не осталось и следа. Инструктор Рыжина явно в растерянности, делает вид, что перебирает какие-то бумаги, заглядывает себе за спину, где имеется дверь в какую-то еще комнату, видимо, кабинет более высокого чина.

В это время этот высокий чин, нагловатый сорокалетний детина с лицом взяточника и картофельного обжоры, заходит из коридора.

К нему обращается Хейфец:

– У меня к вам вопрос, товарищ Горышин.

НАЧАЛЬНИК.

Я вам уже не товарищ, Хейфец.

ХЕЙФЕЦ.

Как же мне вас теперь называть?

НАЧАЛЬНИК (усмехаясь).

Можете называть меня господин подполковник.

ИНСТРУКТОР РЫЖИНА.

Глеб Владимирович, тут Хлебниковы пришли.

Горышин, тут же подобравшись, расставаясь с глумливым выражением лица, молча забирает паспорта Олега и Ольги и удаляется в свою комнату.

Олег и Ольга в невероятном напряжении. Казенное убранство кабинета, плакат «Выше знамя социалистического соревнования!», шкафы с делами… Неопределенно постукивая багровыми ногтями по столу, товарищ Рыжина, растерянный Хейфец, трясущаяся жена, бабушка, величественная, как Екатерина II.

ХЕЙФЕЦ.

Товарищ Рыжина…

РЫЖИНА (досадливо).

Марк Петрович, вам же сказали.

ХЕЙФЕЦ (на грани некоторой истерики).

Значит, я уже не товарищ… Воевал, был товарищ… пробито легкое… и я уже не товарищ…

Вышел начальник Горышин и с любезной миной обратился к Олегу и Ольге:

– Вот ваша виза, Олег Семенович (протянул разовую бумажку), а вам, Ольга Ивановна, в визе на выезд отказано. (Вернул Ольге «краснокожую паспортину».)

У Олега потемнело в глазах.

ОЛЬГА.

Мы муж и жена. Вы соображаете, что говорите?

ГОРЫШИН.

Я соображаю, что говорю. Я выполняю распоряжение вышестоящих инстанций. Все понятно? Больше вас не задерживаю. (Он открыл дверь и позвал дежурного милиционера.) Проводите… вот этих. (И когда за Олегом и Ольгой закрылась дверь, явно с облегчением вздохнул и благодушно к Хейфецу.) Ну-ну, Хейфец, радоваться должен – скоро заживешь буржуем…

Когда Олег и Ольга вышли на крыльцо, там базарила изгнанная мешочница:

– Значит, еврея?м дают? А русского человека опять обманули?..

…Они медленно брели вниз по Колпачному. Шел снег.

Было почти безлюдно, только метрах в двадцати за ними тихо ехала серая «Волга». Ольга все еще держала в руках свой паспорт.

ОЛЕГ.

Они думают, что меня выпрут, а дочь товарища Лубенцова оставят?! Наглые мерзавцы! Зачем подписывали Хельсинкскую декларацию? Привыкли издеваться над людьми! Сейчас же соберу пресс- конференцию! Прямо вот сейчас позвоню в NY Times!

Ольга вдруг слабо вскрикнула и упала на скользком тротуаре. Паспорт выпал из ее рук и лежал теперь на сугробе красным пятном.

ОЛЕГ (бросается к ней).

Что с тобой?

ОЛЬГА (в отчаянии пальцем тычет в сторону паспорта).

Посмотри, посмотри, Олег, что там внутри! Они поставили там печать о разводе!

Всхрапнул позади мотор – это разворачивалась в обратную сторону серая «Волга». Она поехала вверх по улице одностороннего движения, оставляя позади один за другим три красных знака «Проезд запрещен».

В этом месте сценария автор предлагает режиссеру откровенную любовную сцену.

Ночь. Студия Олега освещена только уличным фонарем из окна. Серебрящийся снег за стеклом на карнизе.

Олег и Ольга в постели, катаются среди скрученных простынь и скомканных одеял, мучают друг друга, словно они не супруги с многолетним уже стажем, а недавние любовники. Вот Олег отпивает глоток воды из стоящего рядом стакана и продолжает, продолжает.

– Ну, Олег, ты уймешься когда-нибудь, – со слабым смешком шепчет Ольга, но все продолжается, продолжается…

Пустая улица за окном, падающие снежинки, голые ветви бульвара, дурацкое лицо Брежнева на фронтоне Комбината Печати. «Печать – острейшее оружие нашей партии!»

Наконец они расцепились и лежат теперь рядом, тяжело дыша, чудные их лица покрыты крупными каплями пота.

ОЛЬГА.

…и все-таки ты уедешь, Олег…

ОЛЕГ.

Нет!

ОЛЬГА.

Без тебя мне будет легче выбраться. Отец готов на все, а ты видишь, какая у него власть, как они считаются с твоей Хельсинкской декларацией… Ты уедешь, Олег… вот увидишь, так будет лучше… если ты не уедешь… ты же знаешь, они могут все… вспомни Костю Богатырева, Женю Рухина…

Олег вылез из постели, прошел на кухню за сигаретой, возвращаясь обратно, заглянул в соседнюю маленькую комнату, где мирно спала Машенька, подошел к окну и открыл форточку. Морозный свежий ветер дохнул ему в лицо, и он вдруг бездумно по-юношески чему-то обрадовался, глаза зажглись вдохновением. Затем, должно быть устыдившись, он нахмурился и позвал: Ольга!

Она не отвечала, спала, раскинув руки, измученная его любовью, счастливая улыбка как бы блуждала