О, этот вьюноша летучий!

А Додик-то поймал?

МИША.

У них, как видишь, код какой-то разработан.

СОЛОВЕЙКО.

Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики.

Все трое расхохотались. Подошел саксофонист, посмотрел на них, присел на соседнюю табуретку, сказал по-русски:

– Привет, чуваки!

ОЛЕГ.

Еще две бутылки «Клико». Я же тебе говорил, Мишка, начинается полоса удач…

Ранняя весна в Москве. Подтаивающие чернеющие сугробы, лужи вокруг. С крыш сбрасывают тяжелые пласты снега.

Проехавший по лужам самосвал со снегом окатил волной грязи желтенький «жигуленок» Ольги Хлебниковой (стоящий у обочины). Заработали дворники, и мы снова увидели лицо Ольги и рядом с ней лицо Доры Каплан, суровой молодой особы с определенно диссидентским выражением лица.

Машина стояла у подножия широченной и пологой лестницы, в которой любой москвич может распознать лестницу «Ленинки», т. е. Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.

В руках у Ольги был тонюсенький листок папиросной бумаги – письмо от Олега. Она жадно перечитывала его, явно не первый раз, и чуть не задыхалась от волнения.

«…отправляйся сразу же в Киев, Крещатик, 7, квартира 21. Там ты найдешь Давида Басицкого. Он все объяснит. Мои дела идут блестяще, скоро будет подписан договор и устроена выставка «Долгожданных животных», а если киевский вариант выгорит, скоро будем вместе. Соскучился страшно…»

ДОРА КАПЛАН.

Простите, я спешу. У вас больше нет ко мне вопросов?

ОЛЬГА.

Боже мой, Дора, что означает этот адрес в Киеве?

ДОРА.

Я ничего не знаю. Меня просили передать это письмо, что я и сделала. Засим, прощаюсь.

ОЛЬГА (умоляюще).

Дора, но неужели вы не понимаете? Мой муж там, а я здесь…

ДОРА (усмехается).

Сногсшибательно! Невероятно! Первый случай за всю эмиграцию.

ОЛЬГА.

Я понимаю, вы из какого-нибудь правозащитного комитета. Я бы хотела… Не могла бы я…

ДОРА.

Я из еврейского комитета отказников. Простите, но мне пора.

Не попрощавшись даже как следует, Дора хлопнула дверью машины. Ольга смотрела ей вслед. Дора строго передвигала тонкие ноги в дешевых сапогах из лживой кожи. Она приближалась к группе женщин, которые, очевидно, ее ждали. Вместе с Дорой их стало восемь.

Дворники широкими лопатами сгребали вокруг мокрый снег.

Вдруг все, кто был на площади перед «Ленинкой», почему-то стали смотреть на группу из восьми женщин. Мгновенная пауза, предчувствие чего-то неожиданного.

Ольга выскочила из машины и побежала к женщинам, перепрыгивая через лужи. Женщины разворачивали скатанные в трубку плакаты, вытащили из сумки матерчатый лозунг, подняли его над головами.

«Требуем свободного выезда в Израиль!»

Демонстрация! Мелькнуло изумленное лицо постового. Пробежал некто в светлом анораке, щелкая автоматической фотокамерой. Двое в шляпенках ринулись за ним. Тетка, обвешанная сумками, остановилась, открыв рот. Затормозила черная «Волга», из нее выскочили гэбэшники в штатском, побежали к женщинам, крича что-то постовому милиционеру – вызывай, дескать, фургон.

Ольга опередила гэбэшников и присоединилась к демонстрации. Сердитое лицо Доры Каплан. В последний момент она все же чуть-чуть подвинулась и дала Ольге прикоснуться к тряпице лозунга.

Штатские гэбэшники пытаются вырвать у женщин лозунги и плакаты. Происходит что-то вроде неуклюжей и вполне неприличной свалки. Из всей звуковой каши наконец прорезалось отчетливое:

– Ну, погодите, жидовки!

Вдруг обнаружилось, что безобразную сцену кто-то еще снимает, на этот раз киноаппаратом из автобуса «Volkswagen». Часть гэбэшников бросилась в сторону VW. С разгону влетели по ступенькам вверх два милицейских мотоцикла. Силы порядка становились все гуще. Подъехал фургон.

Лозунги вырваны и смяты. Женщин, и среди них Ольгу, заталкивают в фургон. Изумленная физиономия мешочницы.

Резкий, как пила, крик бабы:

– Чаво украли? Люди добрые, чаво украли?

Юрий Иванович Лубенцов играл в теннис в просторном и пустом зале. Неплохо получалось даже и после дня государственных забот. Бум, бум, вполне технично он отбивал мячи, посылаемые спарринг-партнером, профессиональным теннисистом. Каменным истуканом сидел у стены его телохранитель, только глаза бегали вслед за мячом.

У другой стены сидела мрачная замкнутая Ольга. Она старалась не смотреть в сторону отца и вообще как бы подчеркивала, что она здесь чужой человек, да и зашла ненадолго, даже куртку не скинула.

Лубенцов поглядывает на дочь:

– Эй, Ольга, разделась бы, сыграла! Подмени Сережу!

ОЛЬГА.

Я на пять минут. Мне нужно тебе кое-что сказать.

ЛУБЕНЦОВ (прыгает на площадке, как молодой).

А почему бы тебе не сыграть? Ты совсем забросила теннис. Это не-хо-ро-шо-о-о-бум! (Идет с мячами на линию подачи и останавливается возле дочери.) Не хочешь ничего общего иметь с правящим классом, да? Презираешь?

ОЛЬГА.

Ты можешь прерваться хотя бы на минуту?

ЛУБЕНЦОВ.

Одного не понимаю (подает мяч)… Если ты политически против (отбивает драйв партнера)… то хотя бы (теряет мяч)… Должно же у тебя быть хотя бы национальное сознание? Ведь с чужаками связалась… не стыдно? не противно?

Ольга встает и, чуть-чуть подпрыгнув, перехватывает мяч. Подходит к отцу.

– (Тихо.) Я пришла тебе сказать одну вещь. Если ты еще раз помешаешь мне уехать, я посажу себя в тюрьму. (Отдает отцу мяч и быстро выходит из зала.)

Лубенцов некоторое время молча смотрит ей вслед, потом, слегка закусив губы, возобновляет игру. Несколько сильных ударов. Выходит к сетке, и тут его партнер, видимо забывшись на мгновение, начинает бить в полную силу. Юрий Иванович пропускает мяч, и тот влепляется ему прямо в лоб.

Глухой удар. Юрий Иванович на мгновение потерявший координацию, падает плашмя на площадку.

С медвежьим храпом телохранитель тут же наваливается на партнера Сережу.

Юрий Иванович через мгновение уже на ногах, возмущенно кричит телохранителю:

– Тело, дурак! Ты кем при мне поставлен? Телохранителем! Твое первое движение должно быть ко мне. К телу! Все разваливается из-за неучей и олухов! Поучился бы у Сергея, как надо вникать в профессию. Сережа, новая подача!

Теннис возобновляется.

Знакомый уже нам подъезд дома на Парк-авеню в Нью-Йорке. Знакомая порочная физиономия дормэна ухмыляется в спину Олегу Хлебникову.