Сёма поднял голову и увидел брата на высокой развесистой груше.
— Стекло в чулане разбилось, — радостно захлёбываясь, сообщил он. — Мамка сказала — ты, больше некому.
— Не бил я стекло, — мрачно ответил Кондрат.
— Ага. А мамка сказала — ты.
Опять эта мачеха к нему придирается. В прошлый раз, когда он с повети спрыгнул, колено ободрал, она ему подзатыльник дала. Человек и так, можно сказать, покалеченный, а его ещё колотят. Была бы мать жива… Впрочем, от матери ему тоже доставалось. Но то ведь мать, а эта… Всего полгода, как пришла в их дом с маленьким Сёмкой. Сёмка, правда, хлопчик неплохой. Да что с него и требовать — пять лет. А Кондрату уже восемь стукнуло. И его ещё драть собираются!
Кондрат слез с груши. Отец, конечно, не дал бы его в обиду, но отец дома редко бывает: шуточное ли дело паровозы водить.
Сёмка нетерпеливо дёрнул его за рубашку.
— Иди скорей.
— Вот ещё. Иди, коли охота.
— А ты?
— А я… уйду я от вас совсем.
Глаза Сёмки стали совсем круглые.
— Куда уйдёшь?
— Куда-нибудь. В лес, в сторожку.
— И я, — сказал Сёмка.
— Только тебя мне не хватало.
— И я с тобой, — захныкал Сёмка. — Жалко, да?
— А чего тебе уходить: у тебя мать, отец скоро приедет. Плохо тебе? — В горле у Кондрата защекотало, он замолчал.
— Конечно, плохо, — заторопился Сёмка. — Ничего не дают, всё спать гонют. Ещё куры гуляют, а я спи. Уйду я тоже совсем в лес.
— Ещё чего, строго сказал Кондрат. — Не вздумай, заплутаешь.
— А я тогда с тобой пойду.
Кондрат посмотрел на черноглазого румяного крепыша. А вдвоём и правда лучше. Что делать одному в лесу?
— Реветь не будешь?
Сёма яростно затряс головой.
— Ну, тогда идём.
Мальчишки взялись за руки и пошли.
В мягкой дорожной пыли по щиколотку утопали босые ноги. Щедро грело солнце. Высоко над головой сновали белогрудые ласточки. «Хороший день завтра будет», — подумал Кондрат. Дорога шла через поле, по обе стороны частоколом стояли подсолнухи. Жёлтые тяжёлые головки склонились к земле.
— Сорвём подсолнушек, — попросил Сёма.
— Нельзя. Колхозные. На?, хочешь, грушу. — Кондрат достал из кармана крупную грушу — бе?ру.
Сёма вонзил в мякоть острые беличьи зубы, и по подбородку сразу растёкся янтарный душистый сок. Откуда-то с торопливым жужжанием прилетела пчела. Она долго и беспокойно кружилась над Сёмой, но не ужалила, а когда напуганный Сёма бросил грушу, и вовсе отстала.
Лес встретил их зелёной шумной свежестью. Жестяно шелестели дубы-великаны. Из густой травы выглядывали любопытные ромашки и скромные колокольчики, медово пах подмаренник.
— Грибы тут есть? — спросил Сёма.
— А как же! Лес и чтобы без грибов. Вот придём в сторожку, пойдём за грибами на ужин.
Узенькая тропинка, заросшая прохладным подорожником, привела их к сторожке. Неизвестно когда, кто и зачем построил её, но она была тут, и в ней можно было спрятаться тому, у кого не было дома.
Ходуном ходили щелистые половицы. Сумеречные углы затянула паутина. Немножко страшно. Кажется, что вот-вот, топая сапожищами, войдёт кто-то… К стене прибита лавка. А у мутного окошка вверху отбит кусочек стекла. Ну ничего, зато здесь Кондрата никто не будет бить.
— Пойдём отсюда, — почему-то шёпотом позвал Сёма.
— Куда пойдём? — нарочно громко ответил Кондрат. — Это вот наш дом, здесь жить будем. Печка есть, раздобудем спички — обед будем варить. Спать на лавке. — Он вытащил из кармана груши и положил их на шаткий стол. И сразу стало видно, что здесь живут.
— Только спать, чур, вместе, — уже весело сказал Сёма.
— Ну, а где же ещё. Тут на лавке и ляжем.
Они вышли из сторожки и пошли искать грибы. Грибов не нашли, зато попалась черёмуха с крупными, как вишни, ягодами. Ягод было уже немного, но сладкие, с терпким, вяжущим рот вкусом. Потом захотели пить и пошли к ручью.
Полощутся в ручье веточки молодых ракит, скользят пауки на длинных тонких ножках. Вода тёмная, коричневая, но если зачерпнуть ладонями, — совсем прозрачная.
— Давай всегда здесь жить, — предложил Сёма.
Кондрат засмеялся и принялся кувыркаться через голову. Сёма завизжал и полез на Кондрата. Тот опрокинул его и бочонком покатил по траве.
Потные и счастливые, они долго лежали в тени деревьев, рвали лиловые колокольчики и, зажав в пальцах кончики лепестков, звонко хлопали себя по лбу. Увидели большую муравьиную кучу. Красные мураши торопились до заката солнца доделать свои дела. Кондрат низко наклонился, разглядывая маленьких тружеников, и в лицо ему брызнул едкий фонтанчик кислоты. Лицо защипало, загорелось.
— Ух ты, злющие какие, — сказал Кондрат. Он воткнул в середину кучи очищенный прут и, когда муравьи густо облепили его, встряхнул и дал облизать Сёме. Сёме понравилось.
— Кисленько. Ещё, — попросил он.
Но вот солнце закатилось за лес, и сразу в лесу стало скучно. Слезинками выступала на траве роса.
— Побежали домой, — сказал Кондрат.
Он хорошо знал лес. Сколько раз, бывало, с матерью ходил сюда. Завернуть за те берёзки — и сторожка.
В сторожке было уже совсем темно. Смутно поблёскивали на столе груши.
— Не догадались раньше травы нарвать, — озабоченно сказал Кондрат, — подстелили бы.
— Хлебца хочется, — сказал Сёма.
— Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.
— Как — попросим?
— Ну, скажем, что работать в колхозе будем — на трудодни.
— И молока.
— Может, и молока добудем, и спички.
Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоящей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат подложил под голову Сёме, другой обнял его. Сёма поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: «А хорошо, что я взял его». И ещё: «А хорошо иметь брата».
