оказалась самая настоящая тюрьма. Или зверинец, тут уж как посмотреть. Проход, решетчатая стена, за нею – камеры. В проходе стоит стол, за которым сидит человек в белом лабораторном халате, читающий книгу, на тюремщика никак не похожий.
– Лямыч, как жизнь? – поприветствовал его Иван.
– Да как она может быть? – пожал тот плечами. – Пациенты ведут себя тихо, читать не мешают, следующее дежурство по зоопарку только через неделю, жить можно.
– Слева – твари, справа – люди, – кратенько описал нам ситуацию Иван. – Или адаптанты, если угодно. Хотя тварей нет сейчас, передохли все, есть только двое одержимых. С кого начнем?
– Тварей я видел – нет их, и не надо, давай с адаптантов начнем – благо к ним в гости кататься будем, – сразу сказал я.
– Никаких проблем. Пошли.
Сделав всего несколько шагов, я остановился у первой камеры, забранной частой, но не слишком массивной решеткой. Пустая комнатка с кирпичными стенами, грубо сколоченный топчан с соломенным матрасом, солдатское одеяло. На топчане, поджав по-турецки босые ноги, сидела девушка лет шестнадцати с виду, коренастая и некрасивая, с собранными в неряшливый узел очень светлыми волосами.
Сначала она показалась мне совсем обычной, но потом мое сознание отметило какие-то несообразности с привычным человеческим обликом. Она выглядела как… негатив, пожалуй. Волосы были светлыми, но какими-то белесыми, не седыми и не блондинистыми. Странные волосы. И они были заметно светлее кожи – синеватого оттенка, лица с темными губами и темными же пятнами под глазами и таких же синеватых рук, собранных в замок на одном колене.
Когда я остановился перед решеткой, девушка посмотрела на меня, затем вдруг злобно оскалилась, обнажив черные зубы. Не грязные и не гнилые, а вполне здоровые и ровные зубы с эмалью черноватого оттенка.
– Эва как, – сказал остановившийся рядом Федька. – Так их видал, но не с такого расстояния. Зомби какая-то.
– Не, зомби плохо выглядят, кожей болеют, если кино верить, а эта вон какая здоровая и гладкая, – сказал Иван. – В глаза вглядитесь, это интересней.
Верно, глаза были странными. Такими же, как все остальное у нее, – черный белок, белая радужка, даже серебристая, и вертикальный зрачок, как у кошки. Все вместе это смотрелось так странно, что девушка, несмотря на то что она, кроме цвета, не отличалась от обычного человека ничем, человеком при этом не выглядела абсолютно и никаких ассоциаций с ним не вызывала. Странное существо из странного мира, человеку враждебное.
– Не общаются? – спросил Федька.
– Нет, никогда, что с ними ни делай, – покачал головой Иван. – Не по нашей части, но в НКВД пробовали. А так… все остальное как у людей, только холода не боятся.
– Серьезно? – удивился я.
– А здесь что, тепло, по-твоему? И стена холодная, а ей по фигу, видишь? В морозильнике помрет, естественно, но по такой погоде, как сейчас, им самый кайф.
– Это да, от Тьмы холодом прет, – сказал Федька. – А на жару они как?
– Жары не любят.
– И чем вы их летом охлаждаете здесь? – спросил Федька.
– Летом в погребе держим – тех, которые доживают, – ответил Иван. – Пошли дальше.
Адаптантов в клетках обнаружилось еще двое – оба мужчины. Один был тщедушным мужичком, не обращавшим ни на что никакого внимания, а про второго, молодого и сильного, зло уставившегося на нас, сидевшего в дальней камере, Иван сказал:
– Этого опознали: он углегорский. На мародерку катался к границам Тьмы, однажды не вернулся. А потом уже в таком виде разведка поймала. К общению не расположен, ничего не говорит, как таким стал – не рассказывает.
– А друг с другом общаются?
– Здесь – никогда, – ответил сидевший за столом Лямыч. – Сколько ни дежурил – никогда не слышал. Молчат, смотрят куда-то в пространство, да и все. Даже книги подсовывать пробовали – в руки не берут.
– А едят что?
– Да то же, что и мы, не отказываются, – пожал он плечами. – А вот одержимых на человечину тянет. Один уже помер, а второй в десятой камере маринуется – можете посмотреть.
Сверху послышались шаги, я поднял голову – над нами проходил по мостику охранник, поглядывающий вниз, проход у камер потолка не имел. На нас он никакого внимания не обратил, протопал себе дальше.
Камера одержимого была пуста – вместо топчана там был голый дощатый пол. Посредине сидел совершенно голый тощий человек, весь в шрамах, рубцах, кровоподтеках и царапинах, тихо скуливший и покачивающийся взад-вперед, как китайский болванчик.
– Кто его так? – спросил Федька.
– Сам, – ответил Иван. – То на стенку кинется, то на решетку, то в бешенство впадет. Скоро перестанет: одержимые не жрут ничего, так что ослабеет.
Тот замер, услышав голоса вблизи, и уставился на нас. От его взгляда я даже назад попятился – настолько странно выглядели его глаза: совершенно черные, ни зрачка, ни радужки, похожие на черные полированные камни, которые кто-то вставил ему в глазницы.
– Федь, а чего нас на каждом шагу светом проверяют? – спросил я приятеля. – Такой зверь дикий куда проникнет тайно-то? Его в психушку заберут раньше, чем он к любому подъезду приблизится.
– Это они потом такими становятся, чаще после поимки, – ответил Федька. – А пока «свежий», то людей узнает, говорит логично, сразу ни на кого не бросается, даже не отличишь от того, каким был. А потом такой пройдет куда не надо, да еще с оружием, и такое устроит… Ладно, чего на эту хрень смотреть, пошли отсюда.
– И то, – согласился я с ним. – Адаптантов глянул – и достаточно: любопытно было, кто нас тогда с Настей обстрелял. Такие и вправду особо часто поблизости встречаться не должны.
– Так и не встречаются, – пожал плечами Иван, пропуская нас первыми на выход. – Твой случай с жертвой, пожалуй, первый на таком расстоянии от города, – так они пока ближе, чем верст на сто, не подходили, по слухам.
– А Рябинки? – спросил его Федька.
– Рябинки все же в той стороне были, – сказал Иван. – И конечно, там что-то еще случилось, не просто так они напали.
– Это ты о чем? – спросил я.
– Года три назад адаптанты целую деревню перебили, тоже в таком месте, где их раньше не встречали, – сказал Федька. – Причем не просто так, а все спланировали, все просчитали, эффект неожиданности по максимуму использовали. Всех живых жителей загнали в сарай и там сожгли.
– А потом вновь не подходили на такое расстояние и подобного не повторяли, – добавил Иван. – Как отрезало. Поди пойми, зачем им это понадобилось. Нет, так-то на людей нападают и даже в рейды ходят, но вот чтобы опять на деревню – не было.
– Вот твари, – вздохнул я. – Может, это тоже жертвоприношение какое-нибудь?
– Может, черт их разберет.
– Чего думаешь? – спросил Федька, когда мы сидели за столиком в «талонной» столовке, проедая запасы моей «первой помощи».
Уехали мы с Фермы не поздно, Иван нам все разобъяснил, насчет чего сам был в курсе, а Милославский так и не появился – сообщил, что застрял на городском совете. Поэтому мы решили темноты не дожидаться, а откланялись и уехали. Все равно неделя впереди нам отводилась на освоение матчасти и прочую подготовку, так что успеем там углы поотирать.
– Карту колебаний Тьмы я перерисовал в общих чертах, – ответил я. – Лучше Порфирьевска сейчас и нет ничего, Тьма подкатывает, время тикает задом наперед, так что надо выгребать оттуда все, что только можно, все новое, главное – не зарываться. А насчет других мест не знаю, нужно искать информацию.
– В Красношахтинске помимо архивов еще новая телефонная станция была, я в старых газетах местных