чем-то поможет? Видно, чувствовала она, что самой-то недолго жить осталось. А бабка боялась раньше девчонке ценную вещь в руки давать, ждала, когда та подрастет. Но я тебе скажу, что проку от монеты этой и Ларисе никакого не было, хоть и хранила она ее, никуда не девала.
– А что с ней дальше было, с Ларисой-то?
– Да что было? Ничего такого особенного не было. Так и проработала библиотекаршей всю жизнь, Танюшку свою растила. Да вот уж скоро пять лет как умерла.
– Сердце?
– Должно быть, сердце… Кто особенно разбираться-то стал… Жизнь-то у нее тяжелая была, откуда здоровью взяться?
– А где дочка ее, Татьяна? – спросил Маркиз с живейшим интересом.
– А Танюшка-то, как схоронила ее, отправилась в Ленинград.
– Родственников, что ли, искать?
– Да нет, каких родственников… Она про тех родственников и слышать не хотела после того, как они с матерью ее обошлись. Она учиться уехала. Как Лариса всегда учиться хотела, так и Танюшка от нее это переняла.
– И что, пишет она вам? Как она там устроилась?
– А зачем ей писать-то? – с неожиданной обидой проговорила Анна Степановна. – Кто мы ей такие? Правильно Лариса сказала: мы в больших городах никому не нужны и никто нас там не ждет… Должно быть, устроилась там, раз обратно не возвращается…
– Так вы, значит, и адреса ее петербургского не знаете? – разочарованно протянул Маркиз.
– А зачем нам ее адрес? Нам ее адрес ни к чему, мы к ней в гости не собираемся, нам там делать нечего! – резко бросила Анна Степановна и неожиданно поднялась: – Ты тут располагайся, отдыхай, а мне еще на работу надо, как там Люсенька одна управится…
Как только Анна Степановна ушла из дома, Леня прилег на кровать и сам не заметил, как заснул. Ему приснилось, будто он пытается уехать из Улыбина, но на вокзале кассирша в мелких завитых кудряшках, выглядывающая из маленького квадратного окошка, раздраженно, начальственным тоном объясняет ему, что поезда отсюда никуда не уходят, они только прибывают сюда и навсегда остаются на запасном пути, так что уехать из Улыбина никак невозможно… Леня пытался уговорить кассиршу, предлагал ей все деньги, которые у него были, но она оставалась непреклонной и повторяла, что ему придется теперь жить здесь до конца его дней…
В ужасе от подобной перспективы Маркиз наконец проснулся.
За окном было уже совсем темно, Анна Степановна с внучкой вернулись с работы и хлопотали по хозяйству, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить, не побеспокоить уставшего гостя. Он вышел к ним, и Анна Степановна пригласила его пить чай:
– Мы видим – вы отдыхаете, не хотели будить. Садитесь с нами, чайку попьем.
Анна Степановна налила Лене крепкий красно-золотой чай в большую чашку с нарисованным на ней геройским ярко-алым петухом, пододвинула поближе к нему вазочку с ароматным вишневым вареньем, приговаривая:
– Угощайтесь, вишня наша, улыбинская, знаменита, нигде такой душистой, как у нас, нету!
Как и многие простые люди, Анна Степановна не могла определиться с новым человеком и обращалась к Лене то на «ты», то на «вы», колеблясь между покровительственным отношением к молодому еще мужчине и уважительным, несколько подобострастным подходом к столичному гостю. Впрочем, Леню это нисколько не смущало. Он выставил на стол привезенную на всякий случай с собой большую коробку бельгийских шоколадных конфет, но Анна Степановна из провинциальной нарочитой, демонстративной стеснительности к этим конфетам не притрагивалась.
Люсенька, внучка хозяйки, была необыкновенно молчалива. На гостя она почти не смотрела, ее блекло-голубые глаза глядели по-прежнему сонно и невыразительно. Даже на прямые Ленины вопросы она отвечала неразборчиво и односложно, и Лене показалось, что он чем-то неприятен девушке и уж, во всяком случае, совершенно ей неинтересен.
Впрочем, и сам он смотрел на нее, как на существо из другого мира, с другой планеты.
«Разные поколения, – думал он, – как жители разных планет. У нас нет никаких точек соприкосновения».
Хотя он и проспал несколько часов, но его опять клонило в сон, и, напившись чаю, он извинился и снова лег спать.
На этот раз ему ничего не снилось, но посреди ночи вдруг он проснулся, как от толчка.
Рядом с ним в комнате кто-то был!
Когда глаза привыкли к темноте, он различил возле кровати стройный женский силуэт.
– Тсс! – прошелестел едва слышный взволнованный шепот. – Бабушка проснется!
Горячее девичье тело скользнуло к нему под одеяло, прильнуло, обожгло нежными, дурманящими прикосновениями.
– Что ты, девочка, ты с ума сошла? – прошептал Леня, невольно отстраняясь. – Ты же совсем ребенок! Я же старый для тебя!
– Тсс! – повторила девушка еле различимым шепотом. – Говорю тебе – тише! Ребенок… – она беззвучно рассмеялась, – знал бы ты, какие сейчас дети… Старый! Надо же… Это ты-то старый? – И после бесстыдного нежного прикосновения, наполнившего Леню сладким огнем, она вымолвила: – Ого! Это ты-то – старый?
Леня уже не владел собой, он ничего не мог поделать. Жаркая беспамятная волна подхватила его, захлестнула, понесла в пьянящий темный водоворот. Впрочем, когда он пытался щадить Люсю, невольно отстранялся, жалея ее неразвитое полудетское тело, она набрасывалась на него сама с жадной зрелой страстью, брала инициативу в свои руки…
Он не знал, сколько времени прошло, когда девушка наконец отодвинулась от него и, приподнявшись на локте, прошептала:
– Я хороша? Я понравилась тебе?
– Конечно, девочка, – он прикоснулся губами к ее шелковистому плечу, – но это не дело, это неправильно…
Девушка упала лицом на его плечо и беззвучно заплакала.
– Забери меня отсюда, увези меня! – шептала она сквозь слезы. – Увези из этого проклятого Улыбина!
– Я не могу! – горячо прошептал в ответ Маркиз, гладя ее по вздрагивающей от беззвучных рыданий спине. – Я не могу!
– Увези меня отсюда, из этой дыры! Эта глушь, эта тоска, постоянная темень, собачий лай…
– Я не могу, – повторил Леня.
– Забери меня отсюда! – она захлебывалась слезами. – Ну пожалуйста, забери! Ты не представляешь, какая здесь жизнь! Эти мальчишки, грязные, вонючие, развратные, эта тоска… Забери меня!
– Я не могу! – безнадежно прошептал Леня.
Тогда она резко отстранилась от него, выскочила из постели, отбежала на середину комнаты и прошептала горячо и зло:
– А тогда иди ты… – И белый тонкий девичий силуэт растворился в томительной предрассветной темноте… босые ноги зашлепали по деревянному полу…
До рассвета Леня пролежал без сна. Едва только услышав в соседней комнате негромкие деликатные шаги проснувшейся хозяйки, он поднялся, оделся и вышел к ней.
– Анна Степановна, поеду я. Раз никого из Ильиных здесь не осталось, то и мне тут делать нечего. Попробую Татьяну в Петербурге поискать. Конечно, фамилия распространенная, но, может, мне повезет…
– Что ж вы так торопитесь-то? Погостили бы у нас хоть пару деньков… – Анна Степановна посмотрела на него и кивнула: – А и то, что вам здесь делать? Тоска зеленая… Летом еще ничего, а зимой-то волком завоешь… Ну, хоть позавтракай с нами!
Леня согласился, и Анна Степановна загремела сковородками.
К завтраку вышла и Люся.
